Золотые миры

Я знаю, как печальны звезды
В  тоске бессонной по ночам,
И как многопудовый воздух
Тяжел для слабого плеча.

Я знаю, что в тоске слабея,

Мне темных сил не одолеть,
Что жить во много раз труднее,
Чем добровольно умереть.

И в счастье — призрачном и зыбком —

Когда в тумане голова,
Я знаю цену всем улыбкам
И обещающим словам.

Я знаю, что не греют блестки

Чужого, яркого огня,
Что холодок, сухой и жесткий,
Везде преследует меня.

Но мир таинственно светлеет,

И жизнь становится легка,
Когда, скользя, обхватит шею
Худая детская рука.

Вместе с радостным оживлением вошли в жизнь и разные заботы, связанные с маленьким Игорем. Между прочим, Юрий оказался «пренесносным отцом»: он питал к нему чувство какой-то неврастенической, ревнивой любви. Все ему казалось, что ребенок болен, особенно, когда он кричал по ночам, что его не так пестуют, что все недостаточно внимательны и т. д., и т. п. Нa этой почве происходили, конечно, обычные недоразумения и ссоры с Ириной, с тещей, материнский опыт которой ему казался недостаточно авторитетным… А у маленького Игоря было много неполадок: то простуда, то насморк, то грыжа, то нелады с желудком. Его часто носили к доктору (была очень милая и знающая женщина — врач Власенко), постоянно взвешивали и вообще чутко прислушивались ко всякому его недомоганию. Но, в общем, все консультации сводились к заключению, что все идет нормально. — «Как я люблю моего Капельку! Даже когда он ночью так мучительно орет, а взглянешь на него и подумаешь: «и откуда тебе такое счастье?»

Очень трудно привести к одному плану жизнь Ирины за этот период. Здесь все перепуталось — и болезнь, и материальная нужда, и общественная, литературная работа, и сложные семейные отношения, и заботы об Игоре… Приведу одну выдержку из ее дневника. Как-то Ирина пошла на консультацию к Ляббе, а вместо него стал принимать Каррье — внимательный и симпатичный.

— «Очень тяжелый диабет», — сказал он после осмотра. Увеличил прививку. Меня это огорчило больше всего из-за материальных соображений; когда в прошлый раз я пришла за месячной порцией инсулина, сюрвейантка спросила, не буду ли я платить. Сказала: «На этот раз я вам дам, а там скажу, что дальше делать». Вот теперь и объясняй ей, что мне надо не 15 ампул, а больше! Только это меня и беспокоит. А такое слово, как тяжелый — меня больше не пугает. Слова! Ну, а слабость! а боль в коленях и в пояснице? а бессонница? Это последнее и предельное — «нет сил»?! Нет силы нагнуться и вылить Игорев тазик!.. В «Последних новостях» стихов не печатают — а деньги очень нужны…»

Небольшое отступление. Порядок (с пикюрами инсулина) по выходе из госпиталя, у Ирины был следующий: утром она уходила в госпиталь, Юрий и моя жена — на работу, а я оставался с Игорем в совершенно непривычной для меня роли няньки. Я всегда считал из всех «прислуг» эту должность самой тяжелой, но в данном случае было вполне естественно мне оставаться с моим внуком. Пока он спал, я сидел около него, но когда он просыпался, да еще мокрый, и начинал кричать, я иногда не знал, что мне делать. Обычно я его брал на руки и начинал ходить по комнате, успокаивая, напевая разные песенки. Никогда я не нянчил в таком смысле своих детей и оттого, может быть, моя любовь к Игорю — особая, в некотором роде, выстраданная. Но моя роль няньки прекратилась сравнительно очень скоро: в госпитале инсулин стали давать на руки, теперь больные стали сами себе делать уколы, а также и анализы. Конечно, это было очень удобно, но, с другой стороны, сколько было затруднений со шприцами, с кипячением иголок и проч., в заключение, при недостаточной гигиене в этом отношении появлялись нарывы и т. д. — и Ирина все это испытала, испив до дна чашу диабетических осложнений.

Болезнь Ирины шла довольно бурными скачками: то анализы были сносные, и болезнь как бы стабилизовалась на некоторое время, то появлялось опять много сахара и ацетонов, которых диабетики боятся больше сахара. В общем, при соблюдении необходимых предосторожностей Ирина могла нести этот свой крест, приспособляясь к своему режиму. Таким образом, если не было острых приступов болезни, приводивших ее в госпиталь, Ирина могла вести сравнительно нормальный образ жизни в смысле обслуживания в хозяйственном отношении своей семьи, ухода за ребенком и занятия своими литературными делами. В этих последних она даже стала принимать более близкое участие, войдя в Правление Союза в качестве секретаря.

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ