Золотые миры

История одного стихотворения

Как-то в Эрувилле, где Ирина гостила у Бориса Афанасьевича Подгорного, зашел разговор об отношениях парижских поэтов к России. Узнав, что Довид Кнут натурализовался, Подгорный очень огорчился и сказал: «И Кнут, и Кнорринг совершенно безответственно произносят такие большие слова, как Россия». Это суждение, конечно, несправедливо. Покойный Кнут очень любил Россию, любил, как еврей, и в своих очерках и стихах, говоря про свою Бессарабию и Кишинев, очень тепло вспоминал «тот особый еврейско-русский воздух — Блажен, кто им когда-либо дышал!»

Что же касается Ирины, то этот упрек вдвойне несправедлив. Достаточно прочесть ее первые тетради дневников, чтобы убедиться, какая душевная драма происходила у Ирины после того, как она покинула Россию. Она уехала оттуда четырнадцати лет, и, конечно, ее воспоминания о родине связаны с ее детскими восприятиями. Подрастая, она уже не могла питаться только детскими впечатлениями, и образ России у нее стал складываться под влиянием русских художников и литературы. Образцом такого восприятия является ее стихотворение «Россия».

РОССИЯ

(Вариации на старое)

Там чудеса, там леший бродит…

А.Пушкин

Там лес, и степь, и тишина,
И серо-дымчатые дали.
И медной денежкой луна
На темно-голубой эмали,

Там пятна серых деревень.

Собачий лай. Печаль. Безлюдье.
Там серый, бледный, тихий день.
Таким он был. Таким он будет.

Там не боятся, не бранят,

Не вспоминают, не тоскуют
Ночами филины кричат,
С зарею лешие бунтуют.

Там златоглавый монастырь

Весь полон светлым перезвоном.
И тихо стонет птица Вирь,
Сливаясь с шорохом зеленым.

Там в зачарованных снегах

Стоит изба на курьих ножках,
Где дремлет старая Яга
У освещенного окошка.

А дальше тихие скиты,

И перезвоны колоколен,
Где не боятся темноты,
Где день печален и безболен.

И листья медленно шуршат,

Сливаясь в жалобы и стоны,
И кротко теплится душа
Грошовой свечкой у иконы.

И липа белая цветет,

И пахнет ель смолою клейкой.
И бабьим голосом поет
В лесу пастушачья жалейка.

И в глушь лесов, и гор, и дол

Тропинка узкая змеится.
По ней Иван-Царевич шел
За несказанною Жар-Птицей.

И седовласый богатырь,

Непобедимый, хмурый, строгий
Все в ту же даль, все в ту же ширь,
Все той же маленькой дорогой.

Такой мне встала на пути,

Такой в мои стихи пустые
Сошла с Билибинских картин
Полузабытая Россия.

З.Х.1926

Ирина сделалась взрослой и осталась русской: росла в русской семье, живущей исключительно русскими интересами, говорила хорошо только по-русски и… была русским поэтом. Поэтому фраза Подгорного ее сильно задела, и вот что она записала в своем дневнике 20 мая 1933 года:

«Почти до трех часов вчера не могла заснуть и все из-за Бориса Афанасьевича. Уж очень он меня задел тем, что я не имею права говорить о России.

— «В вашей книге не чувствуется, что Россия вам нужна». А если бы он был внимательнее, если бы он подумал о том, что заставило меня писать все эти стихи о «пустоте и скуке», он бы понял, что красной нитью через всю книжку проходит «память о страшной утрате». Что стихи эти типично эмигрантские, что в России они не могли бы быть написаны; что когда я заканчиваю стихотворение словами:

Глупый друг, ты упустил одно:
Что не будет главного: России.