Золотые миры

Но по характеру они были различны: Ирина была до крайности застенчива, чрезвычайно замкнута в себе, инстинктивно боялась всякой рисовки, лишних, громких слов и всякой аффектации. Она не требовала для себя ни шумных развлечений и вообще была очень скромна в своем времяпрепровождении, довольствуясь небольшим кругом своих близких друзей. И к своему мужу она относилась, как к близкому другу, поверенному своих чувств и переживаний, которого несколько эгоистически всегда хотела иметь около себя. Может быть, в этом отношении она предъявляла к нему слишком большие требования, которые целиком выполнять ему, по своему характеру, было очень трудно. В своих стихах она довольно резко проводила разницу между собой, у которой «простая, обыкновенная душа», и мужем, который вместе с другими «строил большие храмы» и «давал ход кораблю» (см. стихотворение «Двум Юриям»). В своем дневнике она не раз возвращается к его характеристике. «Он на голову выше всех, кого я знаю. Это делает его одиноким. У него много почитателей и покровителей, но нет друзей. «Друзей» в том смысле, как я это слово понимаю, а не в том, какое значение ему придают: друзей-то у него пропасть, внешне он никогда не останется один. Но внутренне он очень одинок, и временами это его сильно мучает. Я ему не помощь, я не могу быть его другом. У меня за всю мою жизнь не было ни одного друга, даже внешнего. Юрий весь в общении. Ему нужны люди, общество, разговоры, споры, социальные проблемы… Он любит людей, а не человека. В обществе он незаменим. В семье часто бывает невыносим. До сих пор не может сказать хозяину, что у нас стул сломан. А почему? А потому, что это разговор неприятный, тут и поругаться надо, и вообще можно испортить отношения. Это очень характерно. Недаром же у него со всеми наилучшие отношения и с ним даже «невозможно ссориться» (фраза Кельберина)…»

Здесь довольно роковые и печальные признания. Сама Ирина была очень неглупым человеком, умела очень хорошо внутренне чувствовать правду, но она была совершенно не светским человеком, кроме того, она была формально недостаточно образована, а природная ее совестливость и застенчивость не позволяли ей смело высказать свои мысли — эрудиция собеседников всегда ее подавляла. Вот тут-то и была ее драма. Ей недоставало друга, равного ей по психике и по мироощущению. Но она его все время искала…

Но это была неутолимая и недосягаемая мечта всей ее жизни, может быть, особое состояние ее сознания, выражаемое в своеобразной литературной форме, какой-то внутренний надлом ее натуры. Вообще, в детстве она была хорошей подругой, в зрелом возрасте у нее были женщины-друзья (по правде сказать, очень немного) и были друзья-мужчины, дружба с которыми, может быть, невольно, иногда переходила в более сильное чувство, что смущало ее самое, и бывало причиной многих огорчений. Я уже говорил об ее характерной черте — влюбчивости. Если человек ей нравился, она начинала его любить, не так, как любят, например, хороших знакомых и друзей, а как-то надрывно, — ей начинало казаться, что это какая-то особая любовь, своего рода обожание, подобно тому, как гимназистки любят своих учителей, артистов и проч. В таком аспекте Ирина любила многих людей, которые ей нравились (за некоторых она даже молилась), причем она могла быть «влюблена» в человека, лично ей незнакомого, с которым она не сказала ни одного слова, как, например, в детстве она признавалась в своем дневнике в своей любви к Колчаку.

Как всегда, все свои платонические (и патологические) увлечения Ирина подвергала тщательным анализам в своем дневнике, в котором, также как и в стихах ее, имеется богатый материал в этом отношении. И вот по поводу этого вопроса я позволю себе остановиться.