Золотые века [Рассказы]

Бывают комнаты с мебелью и комнаты для мебели. Сему предмету удалось создать вокруг себя кубическое, плотное и тесное пространство, в котором он с большим трудом помещался. Шкаф завладел целой стеной в спальне и грозил обрушиться на непрошеных гостей и раздавить их в лепешку. Колосс стоял на крошечных ножках, по форме напоминающих капли, и Альфред никак не мог понять, как же они выдерживают такое давление и не ломаются. С научной точки зрения, это было невозможно, но он знал и о других столь же невероятных фактах: ученые не могут объяснить, как пчелы способны летать при помощи своих крыльев, как египтяне построили пирамиды или откуда взялись кольца у Сатурна. Однако пчелы летали, пирамиды существовали, у Сатурна имелись кольца, а шкаф не падал. Смотреть на него было жутко, но в то же время это чудо физики поражало воображение. Страх объяснялся тем, что его чернота выделялась на фоне комнаты и он напоминал жука на снегу, а с другой стороны, благодаря своим внушительным размерам он казался исповедальней, чудом перенесенной в мечеть.

Но шкаф, пожалуй, был единственным черным пятном на ясном небосклоне их супружеской жизни. Любовь мужа питала любовь жены и наоборот, и главенство одного из них устанавливалось так мягко, что нельзя было с точностью определить, кто же в этом доме хозяин. Не прошло и полугода с их свадьбы, а они уже так притерлись друг к другу, что являли собой совершенный часовой механизм брака. Каждый день, проведенный вместе, позволял им заделать одну из крошечных трещинок, еще разделявших супругов. Каждый день, утро которого они встречали в одной постели, давал им возможность сгладить какую-нибудь шероховатость в их отношениях при помощи договоренностей, умолчаний или договоренностей об умолчаниях — в каждом случае выбиралось наиболее подходящее решение. Однако за подобное согласие им, естественно, пришлось расплачиваться гибелью страсти и непредсказуемости, если только когда-нибудь страсти и непредсказуемости уделялось место в планах создания семейного очага. Альфред колебался, не следует ли ему испытывать чувство вины, пока наконец не понял, что именно это сочетание привычки и умения уступать, которые делали их совместную жизнь возможной, и было основой брака. Но однажды утром, когда на улице бывает так серо и спокойно, он вышел из дома.

До Нового года оставались считанные дни, и мелкий дождик насквозь промочил улицы. Альфред махнул рукой, подзывая мальчишку, продававшего газеты. В эту самую минуту какая-то женщина тоже направилась к разносчику с теми же намерениями. По чистой случайности у мальчишки больше не осталось газет. Женщина принялась отчаянно ругаться, и Альфред оглядел ее с ног до головы, пораженный словарем, достойным морского волка.

Она разгуливала по улице без шляпы, и кудри облаком летели за ней, вызывая недоумение прохожих, которые спрашивали себя, что же видят их глаза: самую неухоженную шевелюру Европы или самую изысканную прическу Америки. Высокий ворот закрывал ее шею, а маленькие пуговки спускались до самого пупка, словно череда муравьишек. Она родилась под другими небесами, это выдавала кожа, являвшаяся удачным результатом смешения различных рас. Когда Альфред любезно уступил ей газету, незнакомка даже не поблагодарила его. Она погрузилась в чтение прямо посередине улицы и тотчас забыла о нем.

Альфред неожиданно для себя стал подглядывать через плечо женщины, как это делают люди в трамвае, и читать свою же собственную газету. Ему удалось разглядеть заголовок „Напряженные бои в Мансанильо и Камагуэе“, и тут его нос коснулся уха кубинки. Она принялась непечатно ругаться. Поводом для возмущения явился не его нос, а мировая несправедливость. Чтобы хоть как-то заявить о себе, Альфред сказал:

— Не беспокойтесь, можете не отдавать мне газету.

Женщина бросила на него взгляд широко открытых глаз, словно до сих пор не видела, и внимательно оглядела с головы до ног. Потом она произнесла:

— Черт тебя дери, вот это мужик так мужик!

Он никак не ожидал такой необузданной откровенности и задал ей первый пришедший ему в голову вопрос, чтобы сменить тему разговора. Она сказала:

— Я проститутка, а женщинам моей профессии трудно найти друзей. А вы? Чем вы занимаетесь?

В ее голосе не было и намека на страх или раскаяние. Его собеседница была проституткой, но с тем же успехом могла быть ведьмой, королевой или торговкой каштанами. Они еще немного поговорили, и Альфред заметил, что слова были лишь завесой, скрывавшей истинный смысл их разговора.

Его бросило в дрожь. Он был достаточно умен, и ему было ясно: сегодняшний день из тех, которые достойны того, чтобы вспомнить о них на смертном одре. И все из-за встречи с ней. Альфред замолчал, посмотрел на нее и понял: любовь — это не то, что открывается нам в других людях, а то, что мы находим в самих себе. В результате трех лет совместной жизни он убедился: Марта была хорошей женщиной, но ему хватило всего лишь трех минут, чтобы почувствовать: перед ним его женщина. Марта превращала жизнь в уютный дом, кубинка давала ему настоящую жизнь.