Золотые ворота. Черное солнце

Все это было правдой. Судьба не поскупилась на трудности для их малочисленной группы. Но он акцентировал их, чтобы скрыть от Олины свое мрачное настроение, мучившее его еще с того момента, когда Иван увидел на бульваре Шевченко длинную колонну заложников, гонимых эсэсовцами к Бабьему яру. Не раз и не два видел он на киевских улицах такие процессии смертников, но жуткий поток обреченных на бульваре буквально разорвал ему сердце. Где бы ни был, что бы ни делал, а перед глазами всякий раз вставали девочки-близнецы, провожавшие своего папу-заложника к могиле, уцепившись за полы его пиджака. Иван знал того человека: это был бухгалтер Пелюшенко, с которым он познакомился под Витой-Почтовой на сооружении оборонительных рубежей. Знал он и то, что было причиной гибели Пелюшенко. Это была расплата за Думскую, которую Иван разрушил вместе с Миколой, чтобы зловещая карта со стрелами-клювами не наводила ужаса на киевлян…

Иван старался говорить о трудностях убедительно, эмоционально, но было видно: его словам не развеять сомнений девушки.

— Вот и рассказывай тебе о наших трудностях. Ты все равно не веришь, — закончил наконец.

— Не чувствую искренности.

Сказано это было таким тоном, что Ивану даже понравилось, что Олина ему не поверила. Ему давно хотелось поделиться своими переживаниями. Но с кем? Плакаться перед Олиной стыдно, Микола вряд ли понял бы его муки совести, а с Платоном у него в последнее время отношения ухудшились. Кому же довериться?

— Не чувствуешь искренности?.. Почему-то все жаждут искренности… Что же, ты ее получишь. Только предупреждаю: не обожгись! Не стану скрывать, бывают такие минуты, когда… когда я глубоко презираю себя. Ненавижу. Не делай больших глаз, сейчас я говорю святую правду. Хотя это, возможно, и трудно понять. Для вас всех я — эталон мужества и выдержки. Но если бы кто-нибудь знал, что иногда творится здесь… — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Короче, трудно мне сейчас. Я чувствую, как что-то умирает в моем сердце… Слушай, ты знаешь, что значит ошибаться в себе?

Олина отрицательно покачала головой.

— Счастливая! Если б я мог забыть, вытравить из памяти…

— Что же ты такое натворил?

— Что натворил?.. — Но прежде чем ответить, он пытливо посмотрел на притихшую, пораженную девушку и вдруг испугался своей откровенности. Как вода в песок, ушло желание поделиться мыслями. — Да ничего особенного я не натворил. Просто не всегда был умным.

— Ха-ха-ха… Нашел из-за чего страдать. Все мы были неразумными. Но ведь на то впереди и жизнь, чтобы исправлять ошибки… Знаешь, я даже довольна, что ты так… Порой мне казалось, что ты жестокий, бездушный. А ты… По-моему, только настоящие люди способны так переживать…

— Да разве я за себя переживаю? О собственных муках и заикаться бы не стал. Тут речь идет об общем деле… Вот мы провели в оккупации три месяца, а что успели сделать? Что будем говорить, когда вернутся наши?

— Неужели нам придется краснеть? — прошептала она. — Мы же не сидели сложа руки. Столько больших и малых операций…

— Четырнадцать операций! Но чем мы докажем, что их провела наша группа?

— Что ты несешь, Иван? Неужели кто-нибудь усомнится в этом?

— Конечно! Вот увидишь. Те, что сидят сейчас по разным закуткам да пописывают листовочки, непременно бросятся после победы к чужому пирогу славы. Это сейчас они такие тихие и незаметные, а тогда все попрут в герои…

— О, меня это меньше всего волнует. Главное, чтобы поскорее пришли наши.

— А как мы помогаем, чтобы они скорее возвратились? Пописываем листовочки? Распространяем сладенькие слухи? Постреливаем из-за угла?..

— Ну, а что бы ты хотел? Всемирную революцию поднимать? Так ты же сам согласился на последнем заседании…

— Вынужден был согласиться. Ибо один в поле не воин. Но я знаю: все это мелкое, временное… В леса надо идти. Если уж бить гитлеровцев, то бить по-настоящему. А то, что предлагает Платон…

Олина задумалась. Видно, нелегко было ей в свои двадцать один год определить, кто прав — Иван или Платон.

— Так, может, оповестить всех?.. Созвать заседание. Обстановка изменилась, и надо бы подумать…

Иван категорически возразил:

— Нет, нет, обойдемся без заседаний.