Золотые ворота. Черное солнце

Соредактор «Нового украинского слова»… Нет, не ожидал Олесь, направляясь к профессорскому дому, услышать такое предложение! В своей записке Шнипенко не обмолвился об этом ни единым словом. Просто просил навестить его. «Странно, почему это вдруг он меня вспомнил? За какие заслуги оказал такой «почет»?.. Разве вспомнил историю с исключением из университета? И рассчитывает, что я буду мстить? Чудак, я уже давно не тот Химчук, каким был год назад… А может, Феодал прослышал о возвращении моего отца?» Именно в этот миг Олесь вспомнил перекошенное от испуга лицо Шнипенко, когда тот весной пришел к ним домой и увидел на полках экслибрис Квачинского. Вспомнился и странный разговор с профессором перед вступлением немцев в Киев…

У Золотоворотского сквера Олесь остановился. Многолюдный, шумный прежде уголок города прозябал сейчас в забвении и запустении. Редкие следы вели к подъездам домов, к переулкам, и ни один не вел к седому свидетелю былого величия русичей. Киевляне, казалось, забыли о величии своих предков. Проваливаясь в снег чуть не до колен, Олесь добрался до Золотых ворот. По заснеженным ступенькам поднялся на то место, где в древности, пораженные богатством и мощью столицы Руси, иноземцы склоняли головы перед входом в Киев.

— Ты что там делаешь?

Оглянулся — Оксана. В легоньком платьишке и парусиновых туфельках топчется на дороге. Ему стало больно, что он сыт и одет, а человек, который жертвовал для него всем, чем мог, бегает на морозе в летних туфельках. И, наверное, голодает. Со времени их последней встречи лицо ее еще больше вытянулось и стало призрачно-бледным.

Быстро сбежал вниз. Схватил ее руки: пальцы как ледяные. Кажется, слегка сожми — переломятся. Не говоря ни слова, вынул из кармана связанные еще матерью рукавички и неумело стал натягивать их на девичьи руки.

— Как ты тут очутилась?

— Отгадай. Впрочем, скажу: в мединституте была.

— В мединституте? Зачем?

— Документы сдала. Не хотела тебе об том говорить, пока не сдам вступительные экзамены, а вот видишь… — Она заглянула ему в лицо, видимо надеясь найти поддержку и понимание. — Знаешь, почему я так поступила? Не хочу на них работать. С какой стати я буду с утра до вечера перешивать железнодорожное полотно?.. Чтобы они могли бесперебойно снабжать фронт снарядами? Да пусть руки отсохнут у тех, кто будет им помогать! Вот почему и сдала документы в мединститут.

— Правильно поступила.

— Понимаешь, все мы сговорились бросить работу. Часть наших пошла уже в Саливонки на сахарозавод, другие разбежались по селам. Я перебралась к Явдохе, чтобы силой не заставили…

— Когда вступительные экзамены?

— Через неделю. После Нового года, говорят, занятия начнутся. У меня к тебе просьба: дай мне на время твои учебники. Может, хоть что-нибудь успею прочитать.

— Ничего я тебе не дам.

Молнии сверкнули в глазах Оксаны.

— Не дашь?

— Нет, не дам, даже не надейся, — подтвердил Олесь так же серьезно. — Ты просто будешь готовиться в моей комнате. Да, сегодня же ты переберешься к нам. Навсегда.

То ли от этих слов, то ли от холода Оксана вздрогнула и зябко поежилась.

— Что это ты выдумал? Что ты выдумал?

— Какие выдумки? Я уже давно собирался сказать тебе… Да не мастак я говорить красиво. Ты уж прости. Но красивые слова я еще непременно скажу. Потом когда-нибудь скажу…

Он взял ее под руку, и она покорно пошла рядом. Пошла ошеломленная, поникшая, с низко опущенной головой. Уже на углу обернулась, наверное, чтобы лучше запомнить место, где услышала самые дорогие за всю ее жизнь слова. Но различить это место сквозь мутную завесу, внезапно опустившуюся на глаза, так и не смогла. И все еще не могла поверить в свое горькое счастье, которое так неожиданно настигло ее среди омертвевшей, заснеженной улицы у Золотых ворот. Сколько мечтала, как ждала она этого дня, а вот когда он наконец наступил — поверить не могла. А что, если это только сон, скоропреходящий мираж?..

Оскорбительно короток был их путь в паре. Уже возле бульвара Шевченко его пересекла многосотенная колонна, окруженная вооруженными всадниками-эсэсовцами. Заложники!

— За что их?

— Наверное, за поджог Думской, — слова Оксаны прозвучали жестко и сухо. — В Бабий яр гонят…

Утром в магазине для фольксдойчей, где Химчуки с недавнего времени стали получать продукты, Олесь тоже слышал краешком уха, что минувшей ночью подпольщики сожгли здание бывшего обкома партии, но не поверил этому. Какой смысл жечь пустое помещение? Разве только затем, чтобы уничтожить гигантскую карту, уже неделю красовавшуюся на его стенах?