Золотые ворота. Черное солнце

Он видел эту карту. Власти повесили ее в таком месте, где киевляне хочешь не хочешь должны были созерцать успехи немецкого оружия. За добрую сотню шагов в глаза бросался парусиновый квадрат гигантских размеров, пересекаемый жирной ядовито-синей полосой, которая обозначала линию фронта. Она начиналась под окнами третьего этажа — на Кольском полуострове, — круто сползала вниз к Ладожскому озеру, потом угрожающе выгибалась вправо, роковой опухолью подступала к Москве, проходила под Воронежем, пересекала пополам Донбасс и обрывалась уже над окнами первого этажа — под Ростовом-на-Дону. Особенно гнетущее впечатление производили синие стрелы. Казалось, они метили впиться в сердце каждого прохожего. Поэтому Олесь сначала даже обрадовался, узнав, что карты больше нет. Разве же он мог подумать, что за эту карту прольется столько невинной крови!

Оборвалась и потерялась вдали колонна. Легкий ветерок медленно заносил снежной крупой следы нескольких сотен заложников. А Олесь продолжал стоять на краю дороги с опущенной головой. И, наверное, не скоро бы он опомнился, если бы Оксана не тронула его за локоть:

— Поземка начинается… Видно, метель будет…

— Метель? Да, да, наверное, будет.

— Что ж, пора расходиться.

— Расходиться? Да ты что? Мы пойдем к нам…

— Только не сейчас. Не в добрый час затеяли мы… Подождем лучших дней. А сейчас — будь счастлив, — она коснулась его щеки холодными губами и пошла, не оглядываясь.

— Что же это творится, Петрович? — задыхаясь, обратился к нему Олесь, переступив порог своего дома. — Я вас спрашиваю: что творится? Какие же мы, к черту, защитники народа, если за наши поступки должны расплачиваться невинные люди? Сотни людей!.. Ну, зачем надо было поджигать Думскую? Чего этим достигли? Карту уничтожили? Но ведь осталось радио… С утра до ночи оно трубит на всех перекрестках о наступлении на Москву. А за эту паршивую карту сегодня триста человек сложили головы… Нет, я с этим согласиться не могу!

Запнулся. Его поразила бледность, заливавшая лицо Петровича.

— Все сказал? — услышал Олесь спокойный, даже слишком спокойный голос.

— Достаточно!

— Спасибо за откровенность! И за предостережение спасибо. Но все свои претензии ты высказал не по адресу. Я ровно столько же знаю о поджоге Думской, сколько и ты. И возмущаюсь этим бессмысленным действием не менее тебя… Это — не борьба, это нечто среднее между авантюризмом и скрытой провокацией. Но это не вина, а беда наша, что такое случается… Ты слышал про октябрьские погромы в Киеве? Знаешь, сколько наших сложило головы в Бабьем яру? Подумай, мог ли почти совершенно разгромленный подпольный центр удержать связи со всеми уцелевшими группами? Конечно, не мог. А группы стали действовать на свой страх и риск, часто вопреки нашей генеральной линии… Мы делаем сверхчеловеческие усилия, чтобы сплотить все, что способно к борьбе, в целостную организацию, направить по одному руслу все силы сопротивления. Но легко сказать: объединить все силы сопротивления. Беспощадный террор, провокации, частые провалы, предательство… Скажу прямо: даже преданные партии люди и те без большого желания идут на то, чтобы устанавливать с кем-либо связи. И об этом знают фашисты. И, конечно, пытаются погреть руки на наших трудностях… Скажи, а ты абсолютно уверен, что поджог Думской — не дело рук самих же оккупантов? Нет?.. Я тоже нет. Скорее даже убежден: это их очередная провокация! Ты правильно подметил: такими действиями можно вызвать у населения только озлобление против подпольщиков, ненависть к ним. И самое страшное, что мы бессильны вывести пришельцев на чистую воду. Чтобы народ нам поверил, нужны весомые аргументы, а не громкие слова… Нам нужны люди, люди и еще раз люди, которые бы работали на нас во всех оккупационных инстанциях и нацеливали наш огонь на самые слабые места фашистов. Конечно, такие люди будут…

Последнее время Петрович не раз вел такие беседы со своим юным другом, но только сейчас Олесь понял, скорее ощутил сердцем, какую титаническую работу надлежит выполнить безымянным воинам невидимого фронта. Действительно, как собрать в целостную организацию распыленные, глубоко законспирированные группы и группки? Как узнать о тайных намерениях гитлеровцев? Где взять надежных и мужественных людей?..

— Скажи, Петрович, для подполья нужно, чтобы в редакции местной газеты был свой человек?

Какое-то мгновение тот удивленно смотрел на Олеся:

— Конечно.

— Сегодня профессор Шнипенко предложил мне место соредактора по немецким публикациям в «Новом украинском слове». Если я могу принести пользу…

— Дорогой мой мальчик, ты уже принес пользу. Документы и продовольственные карточки, которые ты раздобыл…

— Об этом забудем: заслуги моей тут мало. Просто — счастливая случайность. А я хочу жить не за чьими-то спинами, а делать пусть хоть незначительное, но нужное для победы дело.

— А ты представляешь себе, что тебя ждет? — В голосе Петровича искренняя отцовская тревога. — Это не Дарницкий лагерь. От тебя отшатнутся самые близкие люди. И ты не будешь иметь права… Хватит ли у тебя сил переносить незаслуженное осуждение?