Золотые ворота. Черное солнце

— Как куда? В Германии место найдется. Там умных и гордых ценят.

— А что же я буду там делать? — спросил Олесь с интересом, хотя интерес этот был неискренним.

— Сначала завершишь образование. Это я легко устрою. В университете сейчас нехватка слушателей. А языком ты владеешь прекрасно…

«Германия!.. Неужели он и впрямь надеется, что я оставлю родину? Смешно!»

— Как же это так: просто сняться и поехать? А дед, а дом?

— Что тебе дом? Для человека дом там, где лучше. А если тебя беспокоит моральная сторона дела, я устрою, чтобы ты поехал как будто по набору. Вскоре ведь начнутся наборы местной молодежи на работу в Германию.

«Наборы молодежи?.. На работу в Германию? Вот это новость! — У Олеся перехватило дыхание. — Надо немедленно уведомить Петровича. Вот если бы еще узнать, как будут проводиться эти наборы».

— Все это так внезапно. Надо подумать.

— Что же, подумай.

После второй рюмки Рехер спросил:

— Ты, кажется, женился? А мне почему-то о свадьбе ни слова.

У Олеся закололо в кончиках пальцев: «Когда он успел узнать? Ведь только сегодня вернулся в Киев…»

— Никакой свадьбы у меня не было. Просто Оксане негде жить.

— Кто она?

— Раньше работала на железной дороге. А сейчас экзамены в мединститут сдает. Вступительные. — И вдруг вспомнил: сегодня ведь у Оксаны последний экзамен. Ему стало стыдно, что за весь день он ни разу не вспомнил о ней. И смутная тревога наполнила сердце.

— Сколько же вас теперь в доме? — опять спросил отец как бы между прочим.

— Четверо.

— А тот человек? Учитель из Старобельщины?

— Его нет. В Донбасс ушел, к семье.

— И давно?

— Да уже с полмесяца.

В голосе отца Олесь уловил плохо скрытое любопытство. «Неужели подозревает? Но зачем тогда помог Петровичу с документами? Нет, это не просто так». Но из памяти не выходили слова Петровича: «Я не могу больше оставаться у тебя, Олесь. За твоей квартирой непременно будет наблюдать бдительный глаз».

— Кстати, кто эти люди, которые к тебе так зачастили?

— Какие люди?

— Ну те, что в воскресенье заночевали.

«В воскресенье? Кто же у нас в воскресенье ночевал?.. А, Онисим, дедов просветитель… Но откуда ему все это известно? Неужели Петрович был прав?»

— Ночевал Онисим, бродячий монах. Они с дедом в церковь вместе ходят.

— А какую веру исповедует этот Онисим?

— Это что, допрос?

— Давай обойдемся без громких слов.

— Без громких? А зачем же ты спрашиваешь, если установил за мною слежку?

— Погоди. Разговор слишком серьезный, чтобы горячиться.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что ты чересчур наивен и доверчив. Ты плохо знаешь людей. Поверь — это коварнейшие существа. Они способны одной рукой обнимать, а другой набрасывать на шею петлю. То, что ты называешь слежкой, я рассматриваю как заботу. Какой бы я был отец, если бы не заботился о безопасности собственного сына. Нынче такие времена, когда даже малейшая ошибка обходится очень дорого. А пули, как известно, не имеют обыкновения возвращаться назад. Знаешь, о чем я бы хотел тебя попросить? Не раскрывай двери своего дома перед каждым встречным. Кто знает, какому богу они молятся. И еще одна просьба: объяснись с Таргановым.

— То есть с Куприковым? Пусть с ним черти объясняются.

— О прошлом забудь. Помни, в жизни преуспевает только тот, кто умеет забывать.

— Чему ты меня учишь? Можно забыть неосторожность, но подлость… Да я возненавижу себя, если пожму руку такому чудовищу, как Бендюга. Нет, ты меня на это не толкай: с Куприковым у меня не может быть мира даже на том свете.

— Не зарекайся, ты же совсем его не знаешь.

— Так, может быть, ты раскроешь мне глаза?

— Что же, раскрою. После твоего рассказа о столкновении с Таргановым на Бессарабке я разыскал его. Сразу же! У нас с ним был длительный разговор. Могу с уверенностью сказать: ты ошибаешься в своих оценках. Точнее, вы оба ошибаетесь. Сам посуди: как он, потомственный аристократ, которого большевики таскали по тюрьмам, мог относиться ко всему, что напоминало власть черни. Конечно, он жаждал мести. И в своем праведном гневе потерял голову. А ты имел неосторожность подвернуться ему под горячую руку…

— Но подобных обид я не прощаю!

— Поверь, и я тоже никогда и никому не прощаю оскорблений. А твои обиды — это мои обиды. — Впервые за все время знакомства Олесь услышал, как отец повысил голос. — Я мог бы раздавить твоего обидчика, как червя, не спрашивая ни у кого разрешения. Мог вывести его на Бессарабку и при тебе загнать ему пулю между глаз. Но я не сделал этого. Для тебя же. Я прикончу Тарганова, если с твоей головы упадет хоть один волосок. Теперь же я больше чем уверен, что Тарганов будет для тебя таким ангелом-хранителем, который убережет тебя от любых неожиданностей. Только не мешай ему…

Нет, с этим Олесь никак не мог согласиться. Бендюга — и вдруг ангел-хранитель. Да есть ли предел насмешкам судьбы?

— Эге, да ты, я вижу, ни к чему и не притронулся. Почему не ешь?

— Я сыт. Да и домой пора.