Золотые ворота. Черное солнце

Полтора десятка голов обернулись к дверям, в которых появилась стройная фигура в черном. Прибывший легко выбросил вперед руку:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — ощетинились присутствующие в зале вытянутыми вперед руками.

Рехер не всех знал в этом чиновном сборище, топтавшемся вокруг банкетного стола в ожидании Освальда фон Ритце. Но его знали все. Особенно после того как вчера вечером берлинское радио передало новогоднее поздравление фюрера. Среди доблестнейших сынов арийской расы, которые удостаивались высочайшей государственной награды за исключительные заслуги перед фатерляндом, было упомянуто и имя Георга Рехера. Сам доктор Геббельс выступил с комментариями по поводу этого знаменательного события. Полтора часа воспевал он в истерическом экстазе стопроцентных потомков Нибелунгов, которых фюрер ввел в ранг рыцарей. Правда, о заслугах Рехера он почему-то не обмолвился ни словом. Но это мало кого удивило. Всякий, кто хоть немного знал давнего сподвижника рейхсминистра Розенберга, ни на мгновение не сомневался, что этот аскетически суровый человек способен на невероятные подвиги. И если доктор Геббельс не раззвонил на весь мир, чем именно отличился Георг Рехер, то, видимо, это было не в интересах рейха.

Другое сообщение — о присвоении Освальду фон Ритце генеральского чина — удивило, а кое-кого даже и возмутило. Правда, это не было неожиданностью. С тех пор как немецкие войска были выбиты из Ростова-на-Дону и вместо Рундштедта пост командующего группой армий «Юг» занял фельдмаршал фон Рейхенау, в Киеве ждали, что фортуна улыбнется и подслеповатому полковнику. Держали даже пари, какими орденами украсит грудь своего любимца новый командующий группой армий. Но о генеральском чине… Нет, о генеральском чине никто и мысли не допускал. Да и за какие заслуги? После ноябрьского погрома заложников фон Ритце редко появлялся в своем служебном помещении, переложив все текущие дела на других. В городе его почти не видели. Злые языки поговаривали, что полковник завел себе юную любовницу и беспокойную жизнь солдата сменил на теплую постель. «Разве там выслужил себе генеральский чин? Да и какой он генерал, если винтовки отродясь в руках не держал? — В бессильной ярости многие из киевских верховодов кусали себе локти. — А командовать в глубоком тылу и дурень сумеет. Немецкие солдаты после Польши и Югославии без приказов знают, что делать с непокорными. И не их вина, что славу Бабьего яра присвоил себе какой-то ловкач. Да разве одну только славу?..» Кое-кто хорошо знал, сколько миллионов прилипло к рукам фон Ритце. Не было секретом и то, в чьи карманы потекли они от Ритце. Но когда один из обездоленных осмелился сообщить об этом в Берлин, он немедленно очутился на таком участке действующего фронта, откуда приходят только похоронные. Остальным пришлось прикусить языки и ждать благоприятного момента. Но вчерашнее сообщение дало всем понять: такой момент скоро не наступит. Поэтому утром по заснеженным улицам на Печерск, где помещалась резиденция специального уполномоченного фельдмаршала Рейхенау, потянулись франтоватые «опель-капитаны», старчески неповоротливые «хорхи». Затаив обиды, высокие чины наперегонки спешили поздравить новоиспеченного генерала.

Первый, как всегда в таких случаях, прикатил простоватый Эбергард. В парадном мундире, с подарком. Вслед за ним примчал близорукий и удивительно неуклюжий штадткомиссар Рогауш. Потом появился руководитель СС и полицейфюрер города Гальтерманн со своими заместителями — генералом Шеером и оберштурмбаннфюрером Эрлингером. Генерал-комиссар Квитцрау и ландрат доктор Аккманн появились, как и приличествовало их званиям, тогда, когда вся чиновная братия уже была в сборе. Но даже они не застали Освальда фон Ритце в служебных апартаментах. Юркий, предприимчивый адъютант извинился за своего шефа и просил подождать.

Гости проходили в большой зал с сервированным посредине столом и ждали. Сновали из угла в угол, поскрипывая сапогами, изредка переговаривались, но разговаривать им явно не хотелось. Если бы здесь оказался посторонний человек, он мог бы подумать, что попал в среду непримиримых соперников, смертельно ненавидящих друг друга, но из-за трусости боявшихся показать свои клыки. Ни одного открытого взгляда, ни одной улыбки или искреннего слова. Все притворное, деланное, фальшивое. В зале царила настолько гнетущая атмосфера, словно туда вот-вот должны были внести покойника. И когда неожиданно объявили о приходе Рехера, все без исключения обрадовались. Не потому что чувствовали к нему какие-то особые симпатии, а просто надеялись, что хоть он внесет некоторое оживление.

Рехер действительно развеял скуку. Даже то, что он подал каждому руку, не ожидая торжественных приветственных речей, оказало на присутствующих приятное впечатление: как-никак не всякий из рейхсамтслейтеров протянет руку нижнему чину. Придирчивые взгляды начали ощупывать Рехера. Но ни тени рисовки или надменности не было на его спокойном лице.