Золотые ворота. Черное солнце

Померкло в глазах: облава!

V

В толпе задержанных были преимущественно юноши и девушки. Ивана отправили под конвоем в районное отделение полиции. Небольшой, стиснутый высокими стенами с колючей проволокой вверху двор уже кишел невольниками. А полицаи пригоняли все новые и новые группы. От друзей по несчастью Иван узнал, что фашисты произвели облаву, чтобы набрать людей для отправки в Германию.

— Многих уже погнали на биржу. Говорят, эшелон завтра отходит…

«Эшелон завтра отходит… Значит, времени еще много. И главное — впереди ночь», — у Ивана немного отлегло от сердца. Он стал лихорадочно обдумывать план бегства. Он должен бежать во что бы то ни стало, выбрать удобный момент и бежать!

Примерно через час полицаи втолкнули его в толпу, которую должны были гнать на биржу. Но перед этим каждого из задержанных уводили на предварительный допрос. Толстомордый страж нового порядка гаркнул, едва только Иван перешагнул порог прокуренной комнаты:

— Фамилия? Имя? Год рождения?.. — И впился крохотными глазками в документы, отобранные у Ивана. Рассматривал тщательно, придирчиво. Иван обратил внимание на то, как сжимались мясистые губы предателя, и от этого у него по спине забегали холодные мурашки: заметит или нет?..

Следователь заметил что-то подозрительное в паспорте и приказал задержать Ивана. Его тут же вывели во двор, бросили в закрытый автомобиль и повезли куда-то по ухабистой дороге. Охрана на этот раз состояла только из немецких солдат. И все же Ивана не оставляла мысль о бегстве. Она исчезла лишь тогда, как его привезли в помещение гестапо и впихнули в душный застенок.

Там сидели мученики, истощенные, заросшие, с кровавыми ссадинами на лицах. Они бросились к нему с расспросами:

— Кто? Откуда? За что арестован? Как там на воле? Не подходит ли Красная Армия к Киеву?

Но Ивану было не до разговоров. Опустился в углу на холодный пол, охватил руками голову и застыл. Его больше не трогали. Что ж, пусть потужит парнишка. А утешать… Чем они могли его утешить? Рассказами о ночных вызовах в камеру пыток, о самих пытках и нестерпимом ожидании расстрела?.. Нет, обо всем этом он сам скоро узнает. А сейчас пусть потешится надеждами на спасение…

Но Иван не лелеял никаких розовых надежд. Ему не раз приходилось слышать, что ждет того, кто попадает за эти стены. Но не тоской было сейчас наполнено сердце Ивана, его угнетало мучительное сожаление о такой нелепой гибели. И притом в самую горячую пору! Нет, не мог он смириться с тем, что другие будут доводить до конца начатое им дело и придут к победе дорогой, которую вымостил он… Гудит, звенит в голове. Кажется, даже стены камеры стонут, А может быть, они и в самом деле стонут? Иван прислушивается, прислушивается. И вдруг до его слуха доносится:

Я бачив, як вітер, берізку зломив,
Коріння порушив, гілля потрощив…

Эту песню он слышал еще в детстве. Мать обычно затягивала ее, когда ее обижали. Склоненная над шитьем голова, дрожащие руки, заплаканные глаза. И такие знакомые, такие дорогие губы со скорбными лучиками в уголках…

Испуганно поднял голову: не сходит ли он с ума? Но заключенные прислушиваются. Значит, и они слышат звуки песни?

Ще б трошки пожити на думці було,
І, може, пожив би, так сонце зайшло…[27]

«Солнце зашло»… «Я не хочу, чтобы заходило солнце!» Вскочил, побежал к окованным железом дверям и… остановился. Чудак! Разве затем бросили его сюда, чтобы сразу же раскрыть перед ним дверь на волю?..

Возвращаясь назад, в угол, скользнул взглядом по стене. О, что это была за стена! Она сохранила сотни завещаний людей, которые навсегда ушли отсюда в небытие. Надписи, надписи, десятки разных надписей!.. Боль и тоску, отчаяние и проклятие нес на себе безмолвный камень. Иван стал перечитывать последние слова погибших.

«Умираю непокоренным, как и подобает большевику. Нестеровский…»

«Прощайте, родные и друзья! Завтра нас повезут на расстрел. Не забывайте нас! Галина Пилипец, Аня Варавка, Вера Братченко…»

«Передайте моему сыну, пусть он никогда не стыдится своего отца. Чтобы расколоть наши ряды, гестаповцы выдают меня перед товарищами за провокатора. Но клянусь самым святым: я никого не предал, ничего не рассказал. Умираю честным перед партией и народом. Дриманченко…»

Перед глазами Ивана поплыли разноцветные круги. И среди них он четко увидел бледное, осунувшееся лицо. И услышал обессиленный, умоляющий голос: «Фашисты провоцируют вас. Клянусь! Я ни в чем не виновен!»