Золотые врата. Трилогия (СИ)

– Не то слово. Я, кричит, помощник депутата! Всех уволю к ядреной матери, а начальник отделения под суд пойдет! Гадюшник развели в культурном центре столицы. Выселить, кричит, ублюдков в двадцать четыре часа!

– Выселят? – спросил Игорь. С обжитого места уходить не хотелось, опять таки Арбат под боком – верный заработок.

– Кому вы сдались… – участковый махнул рукой. – Вот если дом купят, тогда выгоним – деваться некуда.

– Это нам деваться некуда. Последний приют.

– Новую дыру найдете, – старший лейтенант допил пиво, негромко отрыгнул в ладонь, вытер губы. – Этот хмырь, похоже, здорово крут – Лосева нам сдал и сказал, что тот на него напал. У меня, говорит, свидетелями вся охрана будет. Владика мы отпустили, как только папаша укатил, но посоветовали свалить из города. На время, конечно. Во, чуть не забыл: что это ты в десятом отделении делал? Немчинов меня вызывал: спроси, говорит, Игоря, какого черта ему в «десятке» понадобилось?

Корсаков горько усмехнулся – проблемы наваливались стаей, как пираньи на неосторожного пловца.

– Леня Шестоперов из‑за границы приехал, погуляли немного.

– Уважительная причина, – кивнул Федоров, – но в «обезьянник» зачем было лезть?

– Вы ж его знаете, Сергей Семенович. Леня без приключений никак. Сколько с нас за нарушение общественного порядка?

– Немчинову семьсот пятьдесят пришлете. Это он вас от ребят из «десятки» отмазал.

– Дороговато, – покривился Игорь.

– Ему ж делиться придется, – Федоров встал, отряхнул брюки, привел форму в порядок, – слушай, Игорь. Ты с девчонкой этой не спал, я надеюсь?

– Нет. Ее Владик недавно привел. Вроде любовь у них была, а теперь получается что так, собачья свадьба.

– Ну, любовь, или случка, а Владику передай, когда за вещами зайдет: если папаша заяву на изнасилование накатает – никакая любовь не спасет.

Игорь задумался, потом покачал головой.

– Нет, на изнасилование он подавать не будет – огласки побоится. Ему еще дочку замуж выдать надо. Наркоту подбросит, или скомандует череп Владику проломить

– Соображаешь, – одобрительно кивнул Федоров.

– Не первый год замужем, – пожал плечами Игорь.

– Ладно, пойду. Ты с деньгами не задерживай.

– Картиной возьмете?

– Если семьсот пятьдесят целковых одной бумажкой нарисуешь – возьмем, – осклабился участковый. Он постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, – ты бы на работу устроился, а? С работяги спрос другой. В котельную, что ли.

– Это теперь не модно, Сергей Степанович. Прошли те времена. А истопникам, слышал я, лицензию оформлять надо. Без среднего специального образования никак. С моим дипломом худграфа в котельную не оформят, так что – облом, – Корсаков допил пиво и встал, – лучше я буду искусство в массы носить. Подниму пару сотен. Вы бы свистнули нарядам, чтобы не дергали. Мол, на капитана Немчинова человек работает.

– Свистну, – пообещал Федоров, – а ты приутихни на пару недель. Гляжу я – опять у тебя черная полоса начинается. – Он надел фуражку и зашаркал к выходу со двора.

– Сергей Семенович, – окликнул его Корсаков, – а к чему это кандалы снятся?

Участковый посмотрел на него глазами битого‑перебитого дворового пса и криво улыбнулся.

– К ним, Игорек, и снятся. К родимым.

Глава 4

Корсаков специально пришел пораньше на свое законное место в «кабацком» треугольнике, названном так по аналогии с «бермудским», – между ресторанами «Прага», «Арбатские ворота» и «Русь». Не то, чтобы здесь пропадали корабли и самолеты, но если ты сел здесь со своими картинами, то пропащий ты человек – неудачник, не сумевший ухватить за хвост пресловутую синюю птицу. Конечно, мало кто из выставляющихся на Арбате причислял себя к неудачникам, но это уже зависело от честности перед самим собой.

Он пристроил на подставках картины: две копии Валледжо, полуодетые тетки с мечами верхом на драконах, – для «оживляжа», пару портретов известных личностей, чтобы показать свои способности, и портрет Анюты, который он писал последние двое суток, после набега Александра Александровича, по памяти. Писал, забыв про голод и сон, закончил портрет сегодня ночью и, с утра пораньше пошел на Арбат, чтобы иметь время подремать на стуле до появления первых клиентов. С ним и раньше случалось такое: будто кто‑то водил его рукой, заменив все мысли сложившимся в голове сюжетом, требующим перенесения на холст. Закончив портрет, Игорь даже не решился лечь подремать: после двух бессонных ночей мог проспать до вечера, а деньги нужны были, как никогда. Собственно, он не был уверен, что на портрете получилась именно Анюта – почему‑то ему было важно изобразить женщину в платье начала девятнадцатого века с обнаженными плечами, с высокой прической и затаившейся в глазах болью. У той Анюты, которую он знал, не могло быть таких глаз: печальных, прощающихся с чем‑то бесконечно дорогим, уходящим безвозвратно.