Раз приехал Горький в Ясную Поляну. «Что это у вас вся борода в репьях? – говорит он графу. – Может, вы бородою двор метете?» «А у самого-то – сопли на усах, сопли на усах!» – рассердился Лев Толстой. «Это не сопли – это просто матерное молоко на усах не обсохло», – объяснил шутливо буревестник революции. «Вот и иди ты к своей матери!» – затопал босыми ногами гений земли русской. «И откуда он узнал, что я пишу роман “Мать”? Неведомо!» – вспоминал впоследствии Горький. И – плакал, как всегда.
Горький вечно завидовал басу Шаляпина. «Эх, – приговаривал он, – и ростом я вышел, и талантищем, мне бы еще его голосино!» А вот что делать с таким голосом, он и не знал…
Раз подцепил Горький триппер. Болезнь, конечно, неказистая, но – злая. Пошел к Ленину. А тот только что уехал в свой шалаш. «Да, видно, не судьба», – подумал Горький и показал триппер Крупской. Та позвала Фотиеву, Фотиева – Сталина, а тот уж – всё Политбюро. «Это триппер, – говорит Троцкий. – Надобно лечить». «А я хотел Ленину показать», – возражает Горький. «Ленин сейчас в шалаше и, наверное, спит, – отвечает Свердлов. – Будить нельзя». Так Горький и уехал на Капри. А когда, наконец, опять собрался Ленину свой триппер показать – вождь умер. Что поделаешь, пришлось на этот раз лечить. И Троцкий оказался прав. Вот это Горький никогда не мог ему простить. Всегда завидовал сметливости еврейского ума. А папуасов, между прочим, не любил. И очень горевал.
Горький вечно спорил с Лениным по разным пустякам. «Мелкая ты душонка, пешка», – пожурил однажды Ленин. «Мелкая не мелкая, а на Капри-то – за чей счет езжу?» – ухмыльнулся Горький.
На Капри Горький как придет в кабак, так мигом подсядет за столик к кому-нибудь – и давай вычищать ногти прямо в сахарницу. «Как не стыдно вам?! – не удержался кто-то. – Это ж сахар!» «А это – грязь из-под ногтей! – ответил зачинатель пролетарской прозы. – Тоже, знаете, не самое говно». И ничего не возразишь…
Раз померился Горький со Сталиным усами – у кого больше. Вскоре пролетарского писателя не стало…
Карл Маркс с детства был невероятно волосат, отчего не мог ни вымыться, ни причесаться толком. Поэтому всегда отвратительно смердел. Когда он выходил на улицу, люди зажимали носы и в страхе убегали. А Маркс громко хохотал и кричал им вдогонку: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!»
Раз Карл Маркс у себя на именинах крепко перепил, после чего по ночам его начали мучить кошмары. Бывало, вскочит в постели, бородой трясет, ручонками сучит впотьмах и дурным голосом кричит: «Ленин, Ленин, чур меня! Вон там, в углу – Ленин стоит. Как живой…» А что это такое или кто такой, и сам не знал. Пришло на ум дурацкое словечко, и не отвязаться от него. Весь дом, бедняга, взбаламутит – хоть святых выноси. Понятно, супруга его, Женни, тоже Маркс, не выдержала пытки и пожаловалась Энгельсу: мол, так и так. «Это белая горячка, я подозреваю, – говорит ей Фридрих. – Надо срочно звать врача. А то помрет – и никакого “Капиталу” нам не будет». Врач пришел, понюхал воздух и велел поставить Марксу сто пиявок – чтобы уж наверняка. «Ленинские кровососы, ленинские кровососы, – пуще прежнего вопит Маркс. – Узна
Карлу Марксу, когда он спал, всегда в рот лезла борода, отчего он задыхался, начинал плеваться и произносил крамольные слова. «Да сбрей же ты ее, в конце концов! – сказала Женни, у которой, как известно, в детстве борода росла неважно. – Сам подумай». «Нет, – ответил Маркс, – ум – хорошо, а с бородой солидней. Без нее меня потомки не узнáют». И по-своему был прав.
Маркс всегда клянчил деньги у Энгельса. «Что ты, как маленький, просишь да просишь?! – не выдержал однажды Фридрих. – Разживись хоть каким-нибудь начальным капитальцем – и не будет проблем!» Маркс тут же сел и сочинил свой известный трактат. «Вот, – говорит, – уж кáк сумел». «Тоже мне, денежку нарисовал! – огрызнулся Энгельс. – Да с этой писаниной по миру пойдешь!» Недальновидный был политик. Деньги, впрочем, снова дал. Вот так оба и презирали дикий капитализм.
Часть 2
Про Ленина
– Мамочка, мамочка, я теперь знаю, кем буду, когда вырасту!
– Ну и кем же, интересно? Ты не должен от меня таиться, Вовочка.
– Я стану революционером!
– Всё-то тебе, глупому, неймется… Погоди! Еще брат Саша не пристроен!..
– Сашенька, что ты такой грустный?
– Да вот, всё думаю: неужели и я буду такой подлый, как Володя? Неужели, мама?!
– Ах, не переживай! Всё образуется. Тебя повесят.
– Смотри, Вовочка, время нынче опасное, никуда поздно из дома не уходи.
– А как же Саша? Ему можно, а мне – нет? Почему?