Золушка и Мафиози

Я открываю рот, чтобы пожаловаться, когда поцелуй не наступает, но все, что из меня вырывается, — это надрывный крик глубокой покинутости, когда Тициано бросает нас в пропасть, не отрывая взгляда от моих глаз, и я снова чувствую, как облегчение смерти маняще шепчет мне на ухо.

Нескольких секунд, которые требуются для погружения в полную темноту, недостаточно, чтобы создать уверенность, но я не думаю, что могла бы придумать более веселый способ умереть.

15

ТИЦИАНО КАТАНЕО

— Что, если бы я не умела плавать? Черт возьми! — Кричит Рафаэла, накручивая волосы на тонкую шею.

Ее промокшая одежда цепляется за каждый изгиб, а белая футболка совершенно прозрачна. Простой хлопчатобумажный бюстгальтер не имеет никакой привлекательности, но я наклоняю голову, любуясь тем, как он облегает мягкие изгибы тела Рафаэлы.

Я провожу языком под верхними зубами, все еще удивляясь желанию снова обхватить ее руками и украсть поцелуй из ее писклявого рта. Прошли месяцы мучений, а я все еще не могу к этому привыкнуть.

— Я держал тебя, куколка.

— Хорошо, ты не утопил меня, так что теперь я просто мокрая и рискую замерзнуть до смерти на этом склоне. Здесь так ветрено!

Я цокаю языком, не обращая внимания на ее драму.

— Ты привлекла мое внимание, сказав, что мокрая, но все остальное ты потеряла. Для человека, который хотел умереть, ты очень бодра. Сними верх, — прошу я, расстегивая рубашку.

— Что? — Спрашивает он писклявым голосом. — Я хотела умереть быстро, засранец! Спокойной смертью, а не после целой ночи переохлаждения.

— Это еще не ночь, принцесса, погода изменилась, и уже темно, но еще рано.

— Я не собираюсь снимать блузку. — Мои ноги упираются в склон, и я останавливаюсь.

— Да, собираешься, — заверяю я ее, заканчивая расстегивать пуговицы на собственной рубашке, и Рафаэла оборачивается.

Ее сузившиеся глаза быстро возвращаются в нормальное состояние, чтобы впитать меня, когда они видят мой обнаженный торс в ее распоряжении. Они бесстыдно анализируют меня от плеч вниз до волосков на поясе брюк, медленно прослеживая каждую из моих татуировок. Рафаэла прикусывает губу.

— Я рад, что тебе нравится то, что ты видишь, куколка, но, если тебе холодно, давай поскорее разберемся с этим, чтобы мы могли тебя согреть.

— С чем разберемся? — Заикается она, вызывая у меня короткий смешок.

Так легко на нее воздействовать… Заставить ее кончить должно быть так же просто, как нажать на кнопку.

Я делаю шаг, разделяющий нас.

— У тебя блузка прозрачная, куколка.

Рафаэла опускает голову, и ее глаза расширяются, когда она понимает, что я прав, как будто раньше это даже не приходило ей в голову.

— И кто в этом виноват? — Сердито спрашивает она.

— Белая ткань, но это не значит, что я позволю кому-то еще ее увидеть. Сними блузку, выжми ее, а потом надень под мою рубашку.

Гневное выражение сходит на нет, когда удивление размывает морщины на ее лбу, и Рафаэла поднимает брови. Ее губы поджимаются, потому что они не могут возразить. Это хороший план, единственно возможный. Мне бы не хотелось убивать собственного водителя, он верный солдат Саграды.

Вообще, я спокойно отношусь к процедурам безопасности, не так, как мой старший брат. С Витторио всегда ездят четыре человека, помимо его водителя. Я же предпочитаю ездить на своей машине и не беру с собой больше одного солдата, если можно этого избежать. Изменение протокола — это еще одна лягушка, которую я проглочу во время медового месяца Дона.

— Я не собираюсь раздеваться перед тобой, — заявляет он.

— Это всего лишь твоя рубашка, Рафаэла. Ты не разденешься полностью.

— Я не собираюсь снимать ее перед тобой.

— Я и так все вижу, — констатирую я очевидное, поднимая руку к прозрачной одежде.

— Не буду!

Она топает ногой, как капризный ребенок, и сжимает руку в кулак. Я делаю глубокий вдох, понимая, что то, что я собираюсь сделать, просто смешно.

Я снова облизываю губы, провожу кончиком языка по внутренней стороне щеки и отворачиваюсь от Рафаэлы. Проходит две секунды, прежде чем я слышу ее движение, затем струйка воды стекает вниз, когда Рафаэла несколько раз перекручивает ткань.

— Поворачивайся, — разрешает она.

Я поворачиваюсь, стягиваю с себя рубашку и протягиваю ей. Рафаэла поворачивает ее один раз и надевает, застегивая лишь половину пуговиц над бедрами. До этого момента я никогда не понимал привлекательности того, чтобы видеть женщину в своей одежде. Возможно, виной тому раздражающая привычка Рафаэлы отказываться сдаться мне. Ее сопротивление умножает на тысячу мое желание заставить ее отдаться мне всеми возможными способами.

— Спасибо, — говорит она, ее щеки покраснели от холода и смущения. — Но если бы ты не сбросил нас с обрыва, в этом не было бы необходимости!

Он снова жалуется и продолжает это делать всю дорогу до машины, принимая мою помощь, когда она ей нужна на более сложных участках склона, но отказываясь разговаривать со мной помимо своего ворчания.

Я не пытаюсь скрыть своего удовлетворения. Я знал, что делал, когда столкнул нас с края обрыва. Мне не впервой было прыгать с него, и я был уверен, что мы в безопасности.