Золушка и Мафиози

Священник начинает говорить, но все, что я слышу, это шум крови в моих ушах. И, глядя на мучительно красивое лицо Тициано, время и пространство перестают существовать, остаются только я и моя неуверенность. Я тону в ней. А вдруг? Что, если то, что меня поймали, было просто удачей?

— Рафаэла? — Окликает отец Армандо, касаясь моего плеча, и я, вздрогнув от неожиданности, поворачиваюсь к нему.

— Принимаешь ли ты Тициано Катанео как своего законного супруга, чтобы любить и уважать его отныне и до тех пор, пока смерть не разлучит вас?

Его сдержанного тона достаточно, чтобы понять, что этот вопрос мне задают уже во второй раз. В первый раз я не расслышала.

Мой взгляд обращается к Тициано. Он вскидывает бровь и едва заметно приподнимает уголок губ. Его лицо не пытается скрыть выражение победы. Почему?

— Да.

31

РАФАЭЛА КАТАНЕО

Синьора Ана первой покидает церковь, очевидно, предпочитая прийти на то мероприятие, для которого она была одета: на поминки. Она даже не сказала мне ни слова, но ее черное платье с пышными рукавами громко и ясно говорило: да, она меня ненавидит.

Не правда ли, отличный способ принять в семью?

Только представьте, какой хаос охватит женщин Саграды, когда новость об этой свадьбе распространится… Я думаю, что когда моя голова перестанет кружиться, она, наверное, взорвется.

— Поздравляю, — мягко говорит Габриэлла, обнимая меня.

Моя подруга первой из семьи Катанео подходит к нам с Тициано, когда церемония заканчивается. Она ласково сжимает меня в объятиях, а затем нерешительно протягивает руку своему шурину. Он дразняще подмигивает ей, и я подталкиваю его. Хотя его мама была единственной, кто вылетела за дверь как стрела, его отец и братья, кажется, ничуть не желают признавать наше существование помимо их присутствия здесь.

Мои подозрения подтверждаются, когда, закончив разговор с солдатом, дон бросает многозначительный взгляд на Габриэллу, которая извиняется молчаливым кивком и уходит, возвращаясь на свою сторону. Мы с Тициано не удостоились и доли того взгляда, которым дон Витторио общался с женой, стоящей перед нами.

Как только моя подруга догоняет своего мужа, семья Тициано идет по следам синьоры Аны, оставляя нас наедине со священником и моими родителями, так и не заговорив ни с кем из нас.

Я моргаю, пытаясь понять и в то же время не в силах сосредоточиться более чем на десять секунд на чем-либо, кроме своих мыслей и чувств к мужчине, крепко держащему меня за руку.

Муж.

Тициано теперь мой муж.

— Я бы хотела исповедоваться перед отъездом, — говорю я, прерывая разговор мамы с отцом Армандо, о каком-то ее дневном сне о смене алтарного убранства, который я не могла продолжать слушать.

В группе воцаряется неловкое молчание, поскольку тяжесть моих слов обрушивается на всех, как камень, брошенный в пруд. Все знают, в чем я хочу признаться.

Румянец заливает щеки моей матери, а отец делает вид, что не расстроен, но смотрит в сторону.

— Мы будем ждать твоего звонка, — говорит мама, едва обняв меня на прощание, прежде чем повернуться и уйти.

Отец следует за ней, но когда Тициано, все еще молча, отпускает мою руку, мое лицо тут же поворачивается в его сторону. Его наглая ухмылка — более чем достаточный ответ на вопрос, который я не задавала, но он решает использовать и слова.

— Священник знает обо всех моих грехах, — объясняет он, пожимая плечами. — Я подожду снаружи. — Он целует меня в щеку и уходит.

Я все еще смотрю на пустой коридор, по которому он шел несколько минут, прежде чем священник позвал меня.

— Дитя мое?

Я сглатываю и переключаю свое внимание на него. Церемониальная ряса — единственный признак, кроме моего платья, того, что сегодня состоялась свадьба.

— Простите, отец… — начинаю я со вздохом, подыскивая слова. Понимая, что поход на исповедь — не единственное, чем я обязана священнику. — Я сожалею о прошлой ночи, я… — Я прерываю себя, не найдя оправдания.

Что я могу сказать? Что я сошла с ума от похоти?

Я прячу лицо руками и стону, чувствуя, как каждый нерв в моем теле дергается. В моей голове постоянно раздаются гулкие звуки. Отец Армандо тихонько смеется и, положив руку мне на локоть, ведет меня, пока мы не садимся бок о бок на первую скамью в церкви.

— Все в порядке, дитя мое. Я уверен, что эти святые видели и более серьезные проступки.

От добродушного комментария мне становится еще более неловко.

— Отец, — хнычу я.

Он берет меня за руку.

— С тобой все в порядке? — Спрашивает он, и, может быть потому, что он никогда не обманывал моего доверия, но я говорю ему правду.

— Я не знаю. Впервые мне предоставили выбор, и я не могу перестать думать, правильно ли я поступила.

Отец Армандо нахмуривает брови, глядя на меня, и его глаза слегка расширяются, когда он понимает, о каком выборе я говорю.

— Поговори со мной, дитя мое.