Золушка вне закона

Вителья торжествующе отряхнула ладони и вдруг обратила внимание на сверток. Ткань распалась, обнажив деревянную полусферу на длинной ножке, оказавшуюся… настольным зеркалом. Даже не переходя на «Взор», девушка видела, что предмет полон магии: поверхность стекла была мутной и шла рябью от движения. Вита потрясла зеркало, подула на него, пробормотала несколько подходящих для такого случая заклинаний, но волшебное стекло осталось равнодушным. Пожав плечами, девушка сунула его в сумку, где лежали тетради для семинарских занятий, переобулась, схватила плащ и быстро вышла из комнаты. Когда она покидала дом, никто ее не остановил, и она была этому рада. Обида плескалась в душе как ядовитая лужа, отравляя прекрасное зимнее утро.

Решимость идти как ни в чем не бывало в Орденскую резиденцию покинула волшебницу на середине пути. Она замедлила шаги, потом вовсе остановилась возле телеги, с которой мужики разгружали мешки с мукой. Огляделась растерянно: ведь некуда идти, не к кому, незачем. Она совсем одна, чужая в этом засыпанном снегом городе!.. Вита ощутила, как глаза вновь наполняются слезами. Она не плакала, когда бежала из Грапатука, когда покидала, по всей видимости, навсегда Крей-Лималль. А вот сейчас заплакала, прямо на улице, торопливо стирая слезы и ловя себя на мысли, что хочет покинуть Вишенрог, ни с кем не прощаясь, и отправиться куда глаза глядят…

– Немедленно вытащи меня отсюда, иго-го-го! – неожиданно сказала стоящая рядом лошадь и попыталась наступить девушке на ногу. – Здесь темно, холодно и воняет мертвечиной!

Перестав хлюпать носом, Вителья изумленно уставилась на животное. Коняка, фыркнув, добавила:

– Если нужно, я могу прощения попросить!

Девушка в раздражении тряхнула копной волос и поспешила прочь от разговорчивой животины. Однако это оказалось не так-то просто.

Синички, перелетающие с деревьев на фонари и обратно, словно сговорившись, пищали: «Ну прекрати. А? Я все… О! Объясню. Тю!» На рыночной площади живая рыба на одном из прилавков, страшно закрутив глазами, изрекла: «Глупая! Ты игнорируешь истину!» Какой-то оборванец схватил Вителью за рукав и попросил, глядя на нее пустыми глазами: «Сжалься надо мной, я больше не хочу здесь оставаться!» Широкоплечий седовласый мастер, проходя мимо, упал перед ней на колени и стал истово просить прощения, посыпая голову снегом…

Вителья бежала, зажав ладонями уши, стремясь покинуть людные места. Ноги сами привели ее к Золотой башне. Бруттобрут, узнав посетительницу, кивнул благосклонно и махнул рукой в сторону узорчатых плиток пола, предоставляя ей право самостоятельно подняться в покои архимагистра. Очутившись там, волшебница обнаружила Ники сидящей на собственном столе и в задумчивости качающей ногой.

– Вителья! – обрадовалась архимагистр. – А я как раз раздумываю, позавтракать ли мне в одиночестве или напроситься к кому-нибудь в гости! Да ты, никак, плачешь? Ой, девонька… Что такое?

Ласковые нотки в приятном женском голосе напомнили Вите материнские. И так это оказалось больно – и мысль, что маму она больше не увидит, и обида, которой за прошедший час меньше не стало, и сладкая нега собственного тела, подаренная на рассвете предателем Яго, – что девушка буквально рухнула в объятия Ники и разрыдалась, совершенно по-детски размазывая слезы по лицу.

– Солнышко, кто тебя обидел? – Никорин подвела ее к креслу, усадила, присела перед ней на корточки и взяла за руку. – Неужели кто-то из моих магов?

Вита отчаянно затрясла головой, не в силах ответить.

– Да ты совсем измучена, – заглянув девушке в глаза, воскликнула Ники и вдруг легко дунула ей в лицо: – Поспи-ка немного! А когда проснешься, будешь в состоянии все мне рассказать.

Вита хотела было крикнуть, что спать не хочет, желает лишь оказаться от Вишенрога как можно дальше, но сон закутал ее в ватное одеяло, сделал невыносимо тяжелыми веки и теплой ладонью запечатал рыдания, давая отдых измученной душе.

Никорин склонилась над гостьей, внимательно разглядывая девушку. Вита, без сомнения, была красива, однако этой красоте еще только предстояло зазвучать торжествующей симфонией женственности, той самой, что напрочь лишает рассудка мужчин… Самсан Данир ан Треток, несостоявшийся жених «крейской дикарки», прекрасно разбирался в женщинах!

– Ты и сама не знаешь, сколько слез прольешь за свою долгую-долгую жизнь, Вителья Таркан ан Денец, – пробормотала архимагистр, отходя к окну и глядя на гавань. – Я ведь тоже не знала…

* * *

После ухода девушки Ягорая рю Воронна охватило странное оцепенение – не было боли, гнева, раздражения или сожаления по поводу сделанного. Но все вокруг показалось черно-белым, лишенным оттенков, запахов, звуков. Будто угас огонек, освещающий самый укромный и драгоценный уголок сердца, тот самый, через призму которого мир обретал объем и краски.