Золушки из трактира на площади

– Понимаю, – покраснела Бруни, – простите меня. Я…

И она, уже в который раз за этот день, рассказала о проклятии все, что знала. Синеглазая архимагистр слушала молча, качала ногой, затянутой в изящно сшитый сапожок, иногда принималась гонять под потолком магических светлячков или смотрела в сторону моря, и тогда ее глаза, как и оно, полнились тьмой.

– Я отдам чешую, если вы мне поможете его спасти, – тихо сказала Матушка в довершение рассказа. – Подарю.

Архимагистр взяла чешую в руки. Положив на одну ладонь, накрыла другой и опустила веки, будто прислушивалась к безмолвному голосу, поющему чудесные песни. На ее розовых губах расцвела восхищенная улыбка.

– Откуда это у тебя? – поинтересовалась она, открыв глаза и пристально глядя на Бруни.

Матушка сморгнула: ей показалось, что зрачки собеседницы светятся в полумраке комнаты.

– Это подарок друга. На день рождения.

– От чистого сердца! – заметила архимагистр.

Напоследок пробежав тонкими пальцами по гладкому бочку чешуи, с сожалением завернула ее в ткань и… положила сверток на колени Матушке.

– Значит, тебя зовут Бруни… А меня – Ники, – неожиданно сказала она. – Ники Никорин. Как и в тебе, во мне нет ни капли благородной крови, а мой отец ходил под парусом обычным матросом и сгинул в море, когда мне было пять. Называй меня просто Ники, договорились?

– Договорились… Ники, – кивнула Матушка. У нее прихватило сердце – оттого, что сверток вернулся к ней.

– Твоя плата щедра, но не для этого случая, – заметила архимагистр Никорин и, встав, подошла к самому стеклу. Прижалась к нему лбом.

Бруни с болью смотрела ей вслед. Ей и своей последней надежде.

– Не сверли меня взглядом, – не оборачиваясь, сказала Ники. – Ты разрываешь мне сердце. Я пытаюсь вспомнить одну забытую легенду… Знаешь, – порывисто обернулась она через несколько минут, – коли Пресветлая будет благосклонна к тебе, найдется тот, кто сумеет помочь!

Матушка резко встала, шагнула вперед. В глазах ее стояли слезы.

– Что я должна делать?

– Отправляйся домой. Поздно уже. А завтра навести того, кто подарил тебе чешую. Он добр и благороден, а это уже чудо в наш жестокий век.

– А потом? – враз пересохшими губами спросила Бруни.

Ники Никорин пожала плечами.

– А потом все – на милость Индари… Боги любят горячие сердца и чистые помыслы! И терпеть не могут гордецов. Теперь – уходи.

Она щелкнула пальцами, и в магическом вихре, подхватившем Матушку, та расслышала затихающее:

– Брут, запечатывай башню!

Опомнилась Бруни за порогом от холодного ветра, пощечиной хлестнувшего по мокрым от слез щекам. Луна скрылась за облаками, вокруг башни было светло, как днем, но в переулках вовсю веселилась тьма, пугая слабые огни магических фонарей и тряся страшными тенями в подворотнях.

Запрятав сверток в сумочку и поплотнее запахнув плащ, Матушка поспешила домой, представляя, какую выволочку ей устроит переволновавшийся Пип из-за позднего возвращения.

Она добежала до площади Мастеровых так быстро, будто на крыльях летела: ее подгонял усиливающийся ветер и страх перед темнотой, залившей чернилами улицы Вишенрога.

Из открытой двери трактира пахнуло жаром, дымком и лесными ягодами. Матушка шагнула через порог, скинула капюшон и застыла в восхищении. Пол перед зажженным камином был застелен медвежьей шкурой, которой в доме отродясь не бывало, а сам камин задрапирован шторами из комнаты Бруни. Справа лежал, склонив голову на лапы, волк-переросток, насмешливо блестел зелеными глазищами на Тучу Клози, не слишком целомудренно замотанную в шикарное красное покрывало, явно снятое с чьей-то кровати. Перед шкурой валялись небрежно брошенные алые шлепанцы с пушистыми помпонами, а рядом с ними застыл, опустившись на одно колено и поигрывая мышцами, красавец Марх, облаченный в одну лишь набедренную повязку. Судя по этому «поигрыванию», период смущения перед публикой у него уже давно прошел.

Мастер Висту, кажется, похудел и потемнел лицом, но полнился все той же нервической энергией, что сжигала его с прошлого визита в трактир. Застыв у мольберта, освещенного полукругом стоящих прямо на полу свечей, он внимательно разглядывал только одному ему заметный штришок, которым был явно недоволен.

За столом в центре зала сидели в ряд благодарные зрители, наблюдающие за рождением шедевры: Пип, сестры Гретель, Персиана с Ванилькой и… полковник Торхаш. На столе дымились чашки с морсом, были расставлены тарелки с сыром, мясом и уже остывшими лепешками. В центре красовался никем пока не тронутый сырный торт.

– Что здесь происходит? – подойдя к Пипу, тихо поинтересовалась Матушка.

– Мастер пошел на диптих! – оглянулся повар, даже не обратив внимания на ее позднее возвращение. – Пока был дневной свет, рисовал Осеннюю фею изобилия, но света не хватило, а чуйство полета осталось. Поэтому Дух Осени ждет завтрашнего утра, а матрона Мипидо была-таки вынуждена согласиться стать Пресветлой, у которой коварный Аркаеш похищает тапочки.

– У меня затекло колено! – заныл «коварный Аркаеш», видимо, уже в который раз.