Зомби апокалипсис

Позже, когда уже начало темнеть, я услышала ее рыдания и крики — у нее была истерика. Ночью мальчики вышли на поиски отца. Так его и не нашли.

И он не вернулся, никогда. Я имею в виду — ни он, ни то существо, которым он мог стать — да и, вероятно, стал. Что странно, поскольку, судя по тому, что я слышала, они обладают в некотором роде инстинктом возвращения домой. Что эаставляет меня предположить, что они все-таки способны как-то мыслить. Что-то остается в иэвилинах их раэлагающихся, уже не человеческих мозгов. Какая-то память, одинокая тяга к тем, кем были они

даже когда они становятся шаркающими раэвалинами

с

вырванными из тел кусками, с обнажившимися, порой вываливающимися внутренними органами, с гниющими в глаэницах глаэами, со свисающими до самого подбородка языками.

Вот как

Вот как

Он

Ке н

Вот

Вот таким он вернулся.

Тогда

я еще иногда открывала

дверь,

даже спускалась на этаж передать что-нибудь Роджу.

Прошла ночь, прошел следующий день, и я поняла.

Я не плакала. Я только шагала вэад и вперед. Я не могла есть. Я выпила целую бутылку воды из какого-то шотландского источника. А потом три стакана вина за полчаса, и меня вырвало. Какое расточительство.

Потом я спустилась к семье Роджа, узнать, нет ли каких-нибудь новостей, хотя энала, что нет, и их таки не было, и с трудом притащилась к себе. Доела какие-то зачерствевшие крекеры. В голове крутилась ужасная мысль о том, насколько дольше я смогу растянуть запасы, если мне предстоит уничтожать их

одной. И еще более ужасная о том, что пополнить их будет уже невозможно. Кен, хотя к тому времени ему было под семьдесят, оставалея сильным и вполне бодрым. Моя же бодрость иссякла на цифре 61. Спина, колени — все не сгибалось, все болело. Возиться по дому — вот и все, что я могла — могу. Определенно дряхлой старушенции Рут не одолеть десять лестничных пролетов вниз, не обшарить все вокруг по-быстрому, но осторожно, в поисках чего-нибудь стоящего, и не втащить ничего, даже себя, на десять пролетов вверх, в квартиру.

Я захлопнула дверь и заперлась. Дверь мы уже укрепили, обили железными листами — панелями от старых стиральных машин и всем таким прочим. Поверх заколоченного ящика для писем Родж приварил стальную пластину.

Была середина ночи. Точное время не скажу. Чернота угольная. Н уснула в кресле.

И тут что-то снаружи

Как я уже говорила, они не стучат. Насколько мне известно, но, ради бога, мне ведь известно только то, что рассказывали Родж и Кен.

И Кен. Он не постучал.

Это было как

маленький слон, возможно спотыкающийся, шаркающий, колотящийся о дверь всем телом, словно случайно.

Или не слон. Вообще не что-то живое. Что-то противоположное живому. Восставшее?

Шлепок и удар, шарканье, и шорох, и удар. Снова и снова. Как ставня или дверь на ветру. Но шумел не ветер.

Н знала, что там, кто там. Оно не уйдет. Возможно, оно обладает сверхсилой, оно больше не боитея боли, им движет только слепая тяга

к дому.

Н не любила его. Не любила его уже многие годы, если я вообще когда-нибудь любила его, может, и не любила никогда, но я знала: он там , и думала, что

он — оно — ломится в дверь и в конце концов ему, наверное, удастся вломиться.

Он научил меня, как этим пользоваться. Мне казалось, это трудно — он был таким нетерпеливым, — но потом я поняла общий принцип. Я говорю

о маленьком пистолете, который Кен принес еще в начале мая, вместе с патронами. Он чистил его и держал заряженным, как и все остальное оружие и ножи, которые доставали они с Роджем во время своих вылазок. Пистолет лежал в шкатулке: с прерафаэлитской нимфой на крышке.

Я знала что должна открыть дверь Я была словно в трансе Я помню все так отчетливо, словно Я видела все откуда-то сверху Я подошла к двери с заряженным пистолетом Я осторожно открыла дверь Я почувствовала Я почувствовала запах смерти Я почувствовала Я увидела это

Я подняла пистолет, когда оно качнулось вперед Я ткнула дулом прямо в его левый глаз Я нажала на курок нажала курок нажала Раздался страшный треск. Ни взрыв, ни выстрел. Безумный треск, словно сломалась кость, и мгновенное влажное эхо, и все внутри головы Кена, под его волосами, по-прежнему густыми и блестящими, все ткани, и кровь, и маленькие такие кусочки-брызги, точно крошки черствого крекера, все вырвалось наружу и ударилось о противоположную стену.

Он — оно — упал, и из него вышел воздух — не дыхание, какой-то газ. Вонь была ужасная, но

это не имело значения. Словно запах находился где-то в ином измерении и не считался.

Несколько секунд оно билось на полу. Он. Мой муж. Потом он застыл. Убедившись, что он больше не шевелится, я вошла в квартиру и закрыла дверь.

Утром, даже сквозь дверь и стену, я почуяла его; я снова была собой, слабой старухой. Борясь с тошнотой, я взяла толстое полотенце, вышла и перевалила его на полотенце. Не знаю, как зто мне удалось, с моей-то спиной. Я проволокла его по коридору и столкнула с лестницы.

Спина болела несколько дней.

Болели и рука, и плечо от отдачи пистолета.

Но потом все прошло. Я сама удивилась, как быстро оправилась, в моем-то возрасте.

Вскоре семья Роджа покинула здание.