Зомби апокалипсис

Я сделала кое-что, что считала, даже когда делала, смехотворно неразумным. Я разблокировала дверь. Сдвинула панели, смазала маслом петли и замки. Я не открыла ее по-настоящему, просто сделала так, чтобы знать, что смогу открыть. Что же я зад;умала, а? Трусцой — только вот, скорее, ползком — носиться вверх и вниз по Башне, разыскивая ее?

Они ушли. Возможно, подвернулся какой-то удивительный шанс — например, старый приятель с работающей машиной: «Эй, а в Истбурне-то все путем, или в Глазго, или на ГебридаХ», эдакий сценарий выживания Джона Уиндема, ;укрепленная коммуна, старая действующая ферма, где молодые и здоровые сомкнут ряды и выстоят. Да, именно так. Она могла даже предложить взять меня с ними, но оказалась в меньшинстве. Что я могу им дать? Мы даже не знакомы.

Она сказала мне как-то, во время одной из балконных встреч:

— Знаете, вы мне сильно кого-то напоминаете.

Только не знаю кого.

Я благоразумно ответила:

— Да, и ты мне тоже. И я тоже не знаю кого.

Но это ничего не значило. Не должно было значить.

Они ушли. Надеюсь, с ней все в порядке. Надеюсь.

Потом я заметила новый пожар, там, ближе к реке. Что-то горело, какие-то дома. Пошел дождь, и огонь угас. Но пожар заставил меня задуматься. До меня словно бы только сейчас дошло. Пускай вокруг вроде бы тихо, там, среди городской пустоты, таится огромная опасность.

Меня даже затошнило от страха. Я придвинула тяжелое кресло к входной двери. Я стала выходить на балкон, едва сядет солнце и взойдет луна. Иногда я проводила там долгие часы, даже спала, завернувшись в одеяла, и тело мое немело настолько, что я с трудом возвращалась в квартиру.

Она вернулась прошлой ночью. Я ничего не видела. Ничего не слышала, пока не раздался стук в дверь.

Было очень холодно. В тот день я не выходила, я закрыла окна ставнями. В комнате было черным-черно, я спала на кровати, но стук разбудил меня.

Я резко села, забавно, даже спину не прихватило.

Я села, слушая, как она стучит. Я знала, это ее стук. Это она^

Но стук был не совсем тот. Не совсем. А потом я услышала ее голос.

— Не бойся. Мам, — тихо позвала она, — мам, это я. Впусти меня. Мам. Ну же. Мам. Пожалуйста, мам.

Это я, мам. Впусти меня.

Мне показалось, что голова моя полна слез, точно бутылка — воды. Они выплеснулись из моих глаз, из носа, даже изо рта. И кончились. Я встала с постели, так быстро, как только могла, пересекла маленькую спальню и открыла дверцу шкафа.

Снаружи она снова постучала, и теперь стук был знаком в ином плане.

Я залезла в шкаф и стала шарить на полке в поисках коробки из-под печенья. Видишь ли, я забша. Забша, что переложила его.

Стук был знаком, потому что так стучал он. Кен.

В тот последний раз. Мягкие шлепки и глухие удары всем телом.

— Мам впусти меня я знаю поздно бля впусти меня мне холодно мам.

Я вспомнила, куда положила это. После того, как убрала в коробку кольцо. Я прошла, по-прежнему тихо, на кухню и вытащила его и фонарик тоже из ящика для ножей.

— Мамм ты бля мам ты впустиминяяя. — Голос ее перешел на визг.

Я взяла пистолет. Автоматически проверила его. Готов.

Где остальные? Они тоже такие же? Или они увидели, что случилось, и сбежали?

Она все еще может говорить, подумала я. Почему она может говорить? Они не могут, не могут, когда становятся

такими.

Я подумала о том, что она может вспомнить путь на тот балкон, как-нибудь перепрыгнет через провал, будет стучать и биться об окна всю ночь. Пока не ворвется.

Я подошла к двери. С пистолетом. Слегка сгибая руку, разминаясь.

— Этты? — спросила она. Определенно с восходящими интонациями. — Зтты?

И я, неожиданно для себя, заговорила с ней:

— Все хорошо, дорогая.

— Хочу войти впусти меня бля.

— Я только отопру, дорогая.

— Ладн, — сказала она.

И перестала толкать дверь, едва я начала отодвигать засовы. Словно понимала.

Но я, я не знала, зачем делаю это. Я будто чествовала, что должна. Это было как ... как в тот раз, когда мне пришлось убить маленькую милую мышку, еще живую, которую принес — растерзанную — наш последний кот. Ты просто не можешь оставить так, просто не можешь ...

Или это было что-то другое? Не знаю. И не узнаю никогда.

Последний замок сдался. Дверь распахнулась.

Она стояла там, в луче фонарика на солнечной батарее, который я заряжала каждый раз, когда появлялось солнце. Тонкое копье света вонзалось прямо в ее левую скулу, как раз туда, где почти ничего уже не было. То, что осталось от ее светлых волос, выглядело при этом свете зеленоватой паклей, а единственный уцелевший зеленый глаз скрывала гниющая кровавая короста. Видела ли она вообще?

— Джи ... — сказала я.

— Гизелла, — поправила она почти официальным тоном. — Эт мое имя.

И ее рука метнулась ко мне, чтобы разорвать или чтобы обнять, и я выстрелила навскидку, не целясь, как делали в старых триллерах, прямо в ее изуродованное лицо. Звук был другой. Ее голова, и без того уже ужасно исковерканная, просто распалась на куски. Похоже, это убивает их, такое повреждение черепа и мозга. Но может, и нет. Может, немного погодя они все равно встают, то, что от них рсталось, и, шаркая, возвращаются к своему существованию.