Зона бабочки

Вспомнив про Ленинград, Наташа тут же подумала и о другом контрасте: Гостиный двор, Пассаж, «елисеевский» гастроном на Невском проспекте, размах, изобилие — и полупустые полки здешнего сельмага, неказистой избенки, где она только что побывала. А ведь вот уже в апреле и столетие Ленина отметили, и двадцать четвертый съезд КПСС не за горами. И четверть века уже без войны, — а с благосостоянием народа до сих пор как-то не очень. Хотя все время и по радио говорят, и по телевизору, и в газетах пишут, что оно все растет и растет…

Впрочем, им с Жорой грех жаловаться — живи и радуйся. Если бы еще можно было здесь, в деревне, подольше остаться!

Они с Жорой уже несколько раз ходили и по грибы, и купаться на Тьму, хотя местные и говорили, что купальный сезон прошел — «Илья-пророк в воду нассал». А они все равно купались, и еще собирались взять моторку и махнуть вверх по Волге, километров за пятьдесят-шестьдесят — просто так, прокатиться с ветерком. «И жизнь, товарищи, была совсем хорошая!» — кажется, примерно так писал любимый Наташин детский писатель Аркадий Гайдар. Грибы… Малина…

Малина!

Наташа затормозила и развернула велосипед. Вот ведь как: задумалась, замечталась — и проскочила поворот на тропинку, ведущую к ручью! У ручья была поляна со следами чьих-то костров, а за поляной — чудесный малинник. Позавчера они с Жорой туда уже наведывались — но пропадай там хоть и целый день, все равно всех ягод не соберешь. Она еще с утра подумала про этот малинник, а потому и корзинку прихватила, и надела брюки от спортивного костюма и футболку с длинными рукавами — чтобы не поцарапаться. А на ногах у нее были купленные в Ленинграде китайские кеды — обувь легкая и удобная для утренних пробежек, к которым обязательно хотел приучить ее Жора, благо стадион вагонзавода находился совсем рядом с их домом. Правда, сам Жора бегать не собирался, ссылаясь на то, что, во-первых, нужно рано вставать на работу, а во-вторых, беготни, мол, и в цехе хватает…

Выехав на поляну, Наташа соскочила с велосипеда и сняла с руля плетеное лукошко Серафимы Ивановны, которое та почему-то называла «зобней». «Зобню-та не забудьте, коль пойдете за ягодам», — говорила она Жоре с Наташей. Конечную «и» она, как и многие другие верхневолжцы, не признавала: «в лес за грибам», «в огород за огурцам»… Наташа прислонила старенький, повоенных еще времен, «ХВЗ»[4] к стволу высокой сосны, тоже ветерана, и направилась к зеленым зарослям малинника. Бояться было некого: медведей — любителей сладкой ягоды тут не водилось, а если и забрался уже кто-то из местных в малинник — ну так что из того? Это ведь не Калинин, где вечером лучше на улицу не выходить, чтобы не нарваться на пьяные компании…

Где-то неподалеку стучал-постукивал дятел, и эти прерывистые звуки только подчеркивали лесную тишину. Наташа трудилась по системе «в корзинку пяток — одну в роток», ни о чем особенно не думала и то и дело отмахивалась от приставучих мух. Ягодку за ягодкой, ягодку за ягодкой…

4

В детстве Герман, как, наверное, и каждый мальчишка, был ближе к отцу, чем к матери. А потом потихоньку отдалился от отца, но и к маме не приблизился. Просто появилась у него своя жизнь, со своими секретами, неприятностями и радостями, о которых вовсе не надо знать ни родителям, ни, вообще, взрослым. Любой человек в глубине души одинок, и не потому что специально к этому стремится, а потому что так устроен мир. Правда, после того, как отец оставил семью, Герман качнулся к матери, понимая, что ей несладко. Вечерами они иногда играли на кухне в домино или вместе смотрели телевизор, а подчас случались у них и задушевные беседы. Вот тогда и узнал он о давних словах отца насчет нарисованного кем-то или чем-то Высшим жизненного узора, обусловливающего полнейшую предопределенность жизни человеческой.