Зона индиго

Сначала они что-то сделали с мамой – быть может, дали ей плохие таблетки или вонючую, жгучую жидкость, от которой люди дуреют и делаются сами не свои. Неизвестно, что произошло, но мама не смогла больше заботиться о Егоре, и люди взяли его. С ними было страшно и казалось бы еще страшнее, если бы они не давали малышу лекарство, после приема которого ему нестерпимо хотелось спать. Его все везли и везли кудато, а он все спал и спал. Потом проснулся в доме, где было много детей. Ему всегда нравились дети, он любил играть с ними, а они сторонились его. А порой даже бранили и толкали! Но эти дети не избегали его общества, это он сам, впервые в жизни, не хотел водиться с ними. А они, как назло, жались к нему, и все были пусты, как пересохшие колодцы.

И они черпали из него – его свет. Черпали по горсточке, словно сладкую родниковую воду в жаркий день. Ему было не жаль, но на следующий день они снова делались пустыми, все уходило, как вода в песок… Нечто осушало их, нечто, чья жажда была сильней и неутолимей даже жажды сухого песка Аравийской пустыни. Егор чувствовал присутствие жаждущей пустоты совсем рядом, совсем близко. И он, этот ребенок, которого люди считали почти во всем подобным себе, только больным, знал о сфингегораздо больше, чем кто-либо из живших на земле, больше, нежели она сама знала о себе… Потому что он и сам был сфингой.

Их жизни происходили из одного русла. В одной колыбели качала их предков ледяная ладонь вечности. Но однажды, понукаемое неумолимым законом эволюции, русло раздвоилось, и сфингиразделились на две расы. Представители одной из них полюбили новый мир, частью которого они стали, и полюбили все сущее в этом юном мире, а больше всего – людей. Из былого могущества своей расы они унаследовали великий дар любви ко всему живому. Людей они полюбили, как детей своих, которых нужно опекать, и умиляться ими, и учить добру, и прощать им ошибки. Эти новые сфингиво всем постарались уподобиться людям и войти в их семьи, и это у них получилось. Потомки сфингии человека были более похожи на людей, но владели всей памятью сфинг.

Другие же были горды и считали себя много выше всего – живого и неживого. Они хотели жить по древнему закону и говорить на древнем языке. А по этому закону высшим благом всех миров была любовь, а на этом древнем языке слово «любовь» звучало так же, как слово «война». Они заполонили землю, прекраснее которой не было в мире, и поработили племя, живущее на этой земле, поработили обманом, сказавшись богами, преувеличив свои возможности. Сфингиумели вытягивать из глубинных недр земли золото, читать человеческие мысли и диктовать людям свою волю, а кровь их обладала ценными свойствами и, будучи принятой человеком, лечила его от всех болезней и немощей, в то же время подчиняя его сфингамнавеки. Но ничто, исходящее от сфинг, не приносило людям истинного блага, не могло принести, потому что эти древние сфингиненавидели людей и презирали их, а дар, принесенный с подобными чувствами, может пойти лишь во вред. Даже друг друга ненавидели сфинги, и природа наказала их, лишив возможности иметь потомство, и тогда они отдались войне, потому что слова «война» и «любовь» на их древнем языке звучали одинаково… Они были воспитаны в бессмертии и мыслили веками. Они видели мир иначе, чем люди, и имели свои, не выразимые человеческими понятиями цели. Они создали страшное оружие, которое выжгло цветущую землю, превратив ее в пустыню, они истребляли друг друга и почти истребили.

Но маленький мальчик по имени Георгий, Егорушка, ничего этого не знал. Маленький мальчик, в чьих клетках было не сорок шесть, а сорок семь хромосом, и эта лишняя хромосома была наследием его пращуров, не мог этого знать. Он мог только чувствовать – на уровне инстинкта. И он чувствовал, что нужен, очень нужен этой последней, чудом оставшейся в живых сфинге. Зачем?

* * *

Первый автобус Адлер – Лучегорск уходил утром, в шесть часов, а самолет приземлился глубокой ночью. Дубов предложил Лиле переночевать в гостинице, с трудом выдержав ее обжигающе-молящий взгляд. Будь ее воля, она бы просидела всю ночь на автовокзале.

В маленьком номере было прохладно, сильно пахло штукатуркой. Лиля не захотела раздеваться, пыталась улечься прямо поверх одеяла, но Дубов не позволил.

– Прими душ и ложись по-человечески, – строго сказал он. – Как ты будешь выглядеть, если не вымоешься, не поспишь? Ты же своего ребенка напугаешь!

– Разбуди меня пораньше, ладно? Мы не опоздаем на первый автобус?

– Не бойся. Я просил коридорную нас подергать в пять. Мы еще должны успеть позавтракать до автобуса.

– Не думаю, что мне кусок в горло полезет, – предположила Лиля, и Дубов почувствовал неловкость.

В самом деле, что это он все о еде? Она вот, кажется, ничего не ела с того памятного завтрака в кафе верхневолжской гостиницы, да и там глотнула только гадкого растворимого кофе, сдобренного крахмалом вместо сливок, да подцепила на вилку несколько зеленых горошин! А он все ест да ест, грубое животное!