Зона интересов

Минуя старый крематорий и приближаясь к садовой калитке, я обдумывал предстоящее рандеву с фрау Долль и ощущал приятное тепло уверенности, что согревает и щекочет тебя во время игры в 2-карточный покер (куда более сложной, чем кажется с 1-го взгляда): ты оглядываешь стол, подсчитываешь свои очки и удовлетворяешься тем математическим фактом, что партия осталась за тобой. Ханна не знает, что мне известно о переданном ею Томсену письме. Не знает, что известно мне и о послании, которое он вручил ей. Не знает, что я собираюсь «согнуть ее в бараний рог». Интересно будет понаблюдать за ее лицом.

Когда я поднялся по ступеням крыльца, Майнрад, наш пони, тихо заржал.

Ханна сидела на кушетке у камина и читала двойняшкам «Унесенных ветром». Когда я опустился на вращающийся табурет, никто на меня не взглянул.

– Послушай меня, Сибил, послушай, Полетт, – сказал я. – Ваша мать – очень порочная женщина. Очень.

– Не говори так!

– Дурная женщина.

– Что это значит, папочка?

Я неторопливо состроил гримасу еще более мрачную.

– Отправляйтесь по постелям, девочки.

Ханна хлопнула в ладоши:

– Марш отсюда. Я поднимусь через 5 минут.

– Через 3!

– Обещаю.

Когда они встали и направились к двери, я сказал:

– Хо-хо. Хо-хо-хо. Боюсь, времени у нас уйдет немного больше.

В свете каминного огня глаза Ханны казались похожими цветом и текстурой на пеночку, покрывающую крем-брюле.

– Я знаю нечто, тебе не известное, – сказал я, неторопливо поводя подбородком из стороны в сторону. – Знаю такое, о чем тебе не известно, что я его знаю. Хо-хо. Хо-хо-хо. Я знаю, что ты не знаешь, что я…

– Ты имеешь в виду герра Томсена? – живо осведомилась она.

Признаюсь, мгновение я не мог найтись с ответом.

– Да. Герра Томсена. Ну давай, Ханна, расскажи, какую игру ты затеяла. И знай. Если ты не…

– О чем ты говоришь? У меня больше нет причин для встречи с ним. И я, прежде всего, жалею о том, что навязала ему эту миссию. Он вел себя достаточно воспитанно, но я видела – все, что с ней связано, возмущает его.

И опять-таки я не сразу нашел слова.

– Правда? И что же это за «миссия»?

– Ни о чем, кроме «Буна-Верке», он и думать не может. Поскольку считает, что она определит исход войны.

– Ну, в этом он не ошибается. – Я скрестил руки. – Нет, постой. Не так быстро, девочка моя. Письмо, которое ты велела Гумилии передать ему. Да, о да, она рассказала мне об этом. Есть, видишь ли, люди, которые понимают, что такое нравственность. Итак, письмо. Не будешь ли ты добра осведомить меня о его содержании?

– Если хочешь. Я просила его о встрече у Летних домиков. На детской площадке. И там он без всякой охоты согласился узнать для меня о судьбе Дитера Крюгера. Я наконец получила возможность обратиться к человеку с самого верха. Имеющему настоящий вес.

Я вскочил на ноги, получив при этом от каминной доски скользящий удар по макушке.

– Будьте добры не дерзить мне, юная фрау!

Она помолчала, затем покаянно кивнула. Однако оборот, принятый нашей беседой, мне нисколько не нравился. И я сказал:

– А 2-е послание – то, что он тайком передал тебе в наездницкой школе?

– Оно содержало его ответ, разумеется. Полный отчет.

3 минуты спустя Ханна сказала:

– Я не стала тебе говорить. Понимаешь? Не стала. А теперь, если не возражаешь, я хочу выполнить обещание, которое дала дочерям.

И выплыла из комнаты… Нет. Наш недолгий разговор прошел совсем не так, как было задумано. Некоторое время я смотрел на решетку камина – на тщедушно ударявшие в нее язычки пламени. Затем взял бутылку того или этого и направился в мое «логово», дабы предаться там поверочным размышлениям.

В ту ночь я проснулся и обнаружил, что мое лицо онемело – полностью: подбородок, губы, щеки. Как будто его пропитали новокаином. Я скатился с дивана и 1½ часа просидел, опустив голову ниже колен. Не помогло. И я подумал: если какая-то девушка или женщина поцелует мои резиновые щеки или резиновые губы, я ничего не почувствую, совсем ничего.

Как омертвелая нога или рука. Омертвелое лицо.

3. Шмуль: Дыши глубже

Вдобавок ко всему нас осмеивают, что не очень, если можно так выразиться, приятно. Осмеивают и профанируют. Потолок герметичной камеры украшен Звездой Давида. Коврики для ног, которыми нас снабдили, – это обрывки талесов. Щебнем, использованным при строительстве рабами Транзитного маршрута IV – шоссе, ведущего от Пшемысля[48] в Тернополь, были дробленые остатки взорванных синагог и еврейских надгробий. А кроме того, существует «календарь Геббельса»: ни один наш праздник не обходится без Акции. И самые крутые «меры» приберегаются для Йом-Киппура и Рош ха-Шана – наших Дней трепета.

Еда. Думаю, мне удастся это объяснить.

Из пяти наших чувств вкус – единственное, какое мы, зондеры, можем контролировать, хотя бы отчасти. Остальные уничтожены, мертвы. Особенно странно обстоит дело с осязанием. Я переношу, отволакиваю, пихаю, хватаю – и занимаюсь этим всю ночь. Но ощущения прикосновения у меня больше нет. Я кажусь себе человеком, у которого руки заменены протезами, – человеком с искусственными руками.