Зона любви

— Моя ученица, — представил он свою подружку.

Оказалось — невеста, впоследствии — жена. Оказалось, что он мне ее показывал. Очень была красивая девушка…

Мы выпивали, он нес какой-то вздор за искусство. Он вообще-то по природе слесарь. Или столяр. У него в руках всё горит. Оказалось, что умеет рисовать, также здорово, как делать рамки. А рамки он делал великолепные — аккуратные, прямые. Работы его покупали.

Я слушал его в пол уха…

Ты работала за отдельным столом — клеила макет или что-то рисовала — не помню. Я сидел к тебе спиной и украдкой поглядывал на девушку. Она была очень красивая. Мой приятель, распалясь спиртным, вещал:

— Ты понимаешь, старик, у тебя работы — гобеленные. (До сих пор я так и не понял, что он хотел сказать.) В них нет пространства… живописного пространства.

Быть может, он имел в виду иллюзорное пространство? Он был большой мастер изображать (в основном лютики-цветочки хорошо шли) «как в жизни». Очевидно, переведя с эзопова языка на обывательский, он говорил так: «Ты не умеешь рисовать такие классные картинки, как я. Их покупают за триста долларов!». Но такие вещи не говорят в глаза. Он это понимал.

Я слушал его лениво. Становилось невыносимо скучно. Спиртное не радовало, текст был примитивен, что бы хоть как-то на него реагировать… Я смотрел на девушку.

— Можно я тебя поцелую? — обратился я к ней. — Ты сидишь, такая красивая и недоступная, как Клеопатра… Я весь вечер мечтаю поцеловать тебя!

Мой приятель довольно хмыкнул, мол, я же рассказывал, — этот дурик всегда выкинет что-нибудь этакое.

Она наклонилась ко мне и подставила щеку. Я медленно положил ей левую руку на плечо, нежно притянул к себе и поцеловал в губы, как целуются в уединении.

На следующий день у тебя был выкидыш.

Я ждал тебя всегда. Каждое мгновение.

Попробуйте разложить десять лет на мгновения! Получится нечто невообразимое! Получится — вечность.

Однако и вечность когда-то заканчивается.

В Москве тогда разыгрался очередной путч. Расстрел «Белого дома», танки, осада «Останкино», поджоги… Большевики устроили свой прощальный, кровавый пир.

А мы возвращались как раз с дачи. Твоя мать причитала:

— Что же будет, господи, что будет…

Я сказал тогда:

— Да ничего не будет!

В душе у меня назревал свой путч. Свой расстрел и поджег. Ты подбросила меня до мастерской на своей, тогда еще, «девятке».

Там, уставившись в телевизор, где всю ночь напролет передавали хронику событий, терзал себя вопросами.

Ты поехала в противоположную сторону. Не к себе домой. Так куда же? С барахлишком, с дачным урожаем… куда ты поехала жить, любовь моя??

Я пережевывал твои слова, сказанные накануне на даче:

— Я всегда знала, у меня будет два мужа.

«Хорошо, — подумал я, — ты же была замужем…»

До меня только теперь стал доходить их жестокий подводный смысл: два мужа одновременно! Один — надежный — для повседневной жизни; второй — для любви.

Я отвергал даже в воображении это кощунство!

«Нет, дорогая, ищи себе второго мужа в ином измерении. Прощай!»

Я покинул поле боя. Мой верный солдат, дружок… с кем мне теперь сражаться? Кого ожидать?

Солнце мое закатилось за горизонт. И больше уже не вставало. Так и стал я жить в темноте, как в изгнании…

Впрочем, вставало, но оно было черным… Есть в природе такое явление — солнечное затмение. Ты стала приезжать ко мне в гости. Мы прожили еще пол года под черным солнцем, и всё это время я воспринимал, как дурной сон. Или бездарный спектакль. Я находился в прострации, то есть меня и не было как бы. Она говорила, а я не слышал:

— Что ты дергаешься… Он мне, как отец, старший брат — заботится обо мне. Тебе же достается самое-самое…

«Классно я устроился — мечта! — думал я. — О, счастливчик…»

Она не понимала, что «самое-самое» безвозвратно ушло.

Ты — была европейской женщиной.

Я — неотесанный русский мужик. Поэтому долго это продолжаться не могло. Во мне копились обиды, множились комплексы… и Зверь, дремавший во мне, однажды очнулся от спячки и распорядился по-своему.

Я напился до беспамятства и выплеснул всё наружу…

Я убил тебя.

И утром, в блеклой мгле наступающего рассвета, Зверь поведал мне о случившемся…

Я остался один…

Анна-Мария (Аня, Маша, Аве Мария… Я так и не успел придумать ей имя, свой собственный звук) была лишена какой бы то ни было зауми. При встрече, она кидалась мне на шею, как малое дитя, не обращая внимания ни на что.

Эти порывы, светящееся лицо… Господи, как я благодарен тебе за эти мгновения!

Тогда, быть может впервые, ты — моя верная колдунья — оставила меня. Но — я уверен! — наблюдала со стороны…

Если от меня попахивало спиртным, Анна сокрушалась:

— Мой алькоголик… Ну, что мне с тобой делать?

Как много у нас всего случилось за этот месяц — не передать. Целая огромная, наполненная жизнь!

Да — любовь — ты большая фокусница. Марья-искусница. Ты творила чудеса со временем. О, какие тайны раскрывались, какие миры мы посещали!

И кто осмелится мне сказать, что жизнь я прожил бессмысленно…

— Кто?!

Я вопросительно посмотрел на ангелов. Все, как один, сидели, потупив взоры… Никто не осмелился сказать такой ерунды.