Зона обетованная

– К утру стихнет, – сказал Серов. – Деда я предупрежу, что и как. Заодно попрощаюсь. Хороший он человек, берегите. Еще непонятно, как там все закрутится.

– Закрутится, как надо, – уверенно пообещал Пугачев и оглянулся на дверь, через которую должны были вернуться ушедшие на перевязку. Отведенное им время давно закончилось.

– Не спешат, гады, – подтвердил Омельченко. – Карая, что ли, за ними послать?

– В музей рванули, – улыбнулся Серов. – Отовариться надеются перед дальней дорогой. Только мы со Степанычем, когда Дед предупредил, все, что поинтересней, в нужное место спровадили. Как он? Я так понимаю, раз вы здесь, значит, добрался.

– Добрался, – подтвердил Пугачев. – Раненный, но добрался.

– Это хорошо. Мужик он надежный, не обижайте. Покажет потом, что и где. Я там маленько на внучкино приданое отложил. Не обижай, Оленька, старика. Мне это на радость, а тебе на память. Сколько ты здесь натерпелась, мужик бы на ногах не устоял.

– Я эти годы буду считать если не самыми счастливыми, то самыми дорогими для себя.

– Так уж? Из вежливости утешаешь.

– Я наконец настоящих людей увидела, узнала. Вас, их, – она повернулась в нашу сторону. – Можно, я вас обниму?

Она обняла Серова, потом подошла к стоявшему в дверях Донатосу, тоже обняла, поцеловала в щеку. Тихо сказала: – Будь осторожен. Они еще ничего толком не поняли.

– Поймут, – пообещал Донатас и скомандовал: – Шагом марш! Пошли, пошли! – Подождав, когда его пленники выйдут, сказал Ольге: – Я их через то место проведу. Может, что-нибудь осознают?

– Нам, кажется, тоже пора, – сказал Арсений.

– А те как же? – не скрывая своего недовольства, спросил Омельченко. – Заявятся, а вы тут один. Не очень равные силы.

– Я тут не один, – улыбнулся Серов. – Со мной двести шестьдесят три человека бывших заключенных, а сейчас и навсегда – бескорыстных и талантливых строителей далекого и, надеюсь, счастливого будущего. Да и стрелять, если что, я еще не разучился. Только вряд ли понадобится. Слышите?

Мы услышали далекий надсадный треск заводимого мотора.

– Вот и старенькие наши саночки пригодились. Оно и к лучшему – грех с души. А они за что боролись, на то и напоролись. Радовались, когда разыскали. Только Степаныч их нарочно чуть ли не на виду оставил.

– Зачем? – не выдержал я.

– Как надежду на спасение.

– А я бы их все-таки под суд, – проворчал Омельченко.

– Ну, насколько я в курсе, нонешний ваш суд еще между правдой и кривдой блуждает. А у майора еще и полномочия. Пусть лучше Бог судит. Так, Алексей?

– С нашей и вашей помощью, – пробормотал я, с трудом осознавая происходящее.

– Правильно. Бог-то Бог, да сам будь неплох, – снова улыбнулся Серов. – Уводи их, внучка. А то до утра не наговоримся.

Арсений поклонился старику, Пугачев пожал ему руку, Омельченко вытер заслезившийся подбитый глаз, тоже низко поклонился и вслед за Арсением, Ольгой и Караем, которого она позвала кивком головы, пошел к выходу.

– А ты, служивый, – придержал Серов Пугачева, – будет такая возможность, подсоби Донатосу. На Родине, в Литве ему не пригреться – кому он там нужен? А здесь ему цены не будет. Каждый камушек помнит и знает. Да и Родина та по отцу, а здесь по матери. Вдруг еще как надо все повернется, тогда ему вокруг самое место. Поможешь?

– Слово даю.

– Вот и ладно. Офицерское слово дорого стоит. А ты, Алексей, – повернулся он ко мне, – Бога своего береги и про комиссара моего не забудь. Бюстик или доску хотя бы памятную обиходь. Он большего, конечно, стоит, но пока и так ладно будет. Может, когда-нибудь и на этом месте памятник поставят. Не зря, мол, жили. – Он потрепал меня по плечу и подтолкнул к выходу: – С Богом!

Рыжий все-таки не выдержал, стал сгребать с полуразоренного стола какую-то еду, посовал в свою торбу, отправил туда же две бутылки.

– Хоть и сзади, да в одном стаде, – не удержался он на прощанье. – Если что не так, то пожрать с устатку не помешает. У Алексея паек на нас двоих, а тут такая орава заявится. Не пришлось бы за консервами нырять…

Картинно, по театральному поклонившись Серову, перекрестился на большой портрет Сталина, висевший над скамьей, на которой до этого сидел Серов, и пошел к выходу.

* * *

Если честно, я тоже не очень верил, что обещанный взрыв состоится. К стационару мы вышли под утро, полуживые от переживаний и усталости. Почти двое суток на ногах без еды и отдыха дали о себе знать. Птицын с отцовским револьвером в руке выбежал нам навстречу. Погода и впрямь утихомирилась. Когда мы остановились и замерли, словно в предчувствии, тишина окрест царила первобытная.

– Ну и что? – не выдержал наконец Омельченко. – Может, мне назад рвануть? Что, если эти козлы вернулись? Лично для меня предположение невыносимое.

– Много хочется, да не все можется, – снова ни к селу ни к городу ляпнул Рыжий.

– Сможется, – зло возразил Омельченко, приняв замечание на свой счет. – Дорогу запомнил, на карачках поползу. Я этому гаду за все разом засчитаю.

– Я не про вас, Петр Семенович. Такое хозяйство взорвать не каждому души хватит. Может, передумал?

Припав к плечу Арсения, плакала Ольга.

Подошел Птицын.