Зона обетованная

«Хочу попросить у тебя прощения за то, что так неловко, глупо, а, самое главное, непростительно преступно вторглась в твою жизнь. Подобное, как правило, не прощают. Но я почему-то уверена, что ты меня простишь. Потому что я нашла твоего отца. Это Юрий Борисович Стерхов, которого здесь все называют Дедом. Представляю, как ты сейчас удивлен. Но все по-порядку, хотя до отлета у меня осталось совсем немного времени. Когда после всего случившегося я наконец поняла, что меня обманули, использовали, подставили и вот-вот уничтожат, я в панике бросилась в аэропорт, чтобы улететь отсюда ближайшим рейсом. Но ты сам знаешь, какая тогда была погода. Как ни странно, именно это меня и спасло. Увидев и угадав мое отчаяние, Юрий Борисович напоил меня чудесным чаем по собственному рецепту, успокоил, и я, неожиданно для себя, все-все ему рассказала. Просто я сразу почувствовала, какой он хороший и добрый человек. Он сразу все понял, потому что сам уже давно пытался разобраться во всем, что здесь когда-то случилось. И я, кажется, очень помогла ему в этом, рассказав, кто меня сюда вызвал. Он приютил меня, спрятал от всех, в том числе и от тебя с Птицыным. Я знаю, что вы меня искали, хотели спасти. Но искал и тот, другой человек, а это было очень и очень опасно. Я чувствовала, знала это наверняка. В общем, Юрий Борисович меня спас. А еще рассказал потрясающую, почти неправдоподобную историю об удивительном месте где-то в здешних горах, не очень далеко от вашего стационара, где ты сейчас находишься.

А теперь о самом главном. Главном для тебя и для него. Никакой мистики, никакой парапсихологии, на которую до сих пор я то и дело ссылалась. Все очень просто. Когда я смотрела твои документы – ты знаешь, когда и как, – в твоем бумажнике я увидела фотографию молодой, очень милой и симпатичной женщины с надписью на обороте: „Любимому сыну Леше. Всегда помни меня такой. Мама“. А когда Юрий Борисович рассказывал мне о своей жизни и показывал старые фотографии, я увидела среди них точно такую же фотографию твоей мамы. Я не выдержала и стала расспрашивать, кто это. Сразу почувствовала, как это важно. Важно и для тебя, и для него. И еще почувствовала, как вы похожи друг на друга. Хотя, казалось бы, совсем не похожи. Глаза только. У тебя все время о чем-то спрашивающие, а у него очень мудрые, печальные и одинокие. И я ему все рассказала. Если бы ты видел, как… Впрочем, это надо самому увидеть, почувствовать, понять. Он очень любил твою маму. Но как-то так сложилось (может, люди, может, обстоятельства, он сам расскажет тебе), что им не дали, не позволили быть вместе. А о тебе он совсем не знал. Потом ему сообщили, что она умерла, и он перестал надеяться. На всю жизнь остался один. Теперь уже не один. Я так рада, что помогла вам. Может, хоть этим искуплю все те неприятности, которые невольно доставила тебе. Прощай, Леша. Я всегда буду хорошо и тепло вспоминать о тебе и о твоем отце.

P.S. А любовь у тебя еще обязательно будет. Не случайная и, извини, немного мальчишеская, а настоящая, на всю жизнь. Целую тебя. Еще раз прощай».

Письмо от Ольги Львовны и Арсения я получил из Москвы, куда они вместе улетели почти сразу. Арсений на операцию, а Ольга по каким-то своим, очень непростым делам. Ведь ее все эти минувшие годы считали пропавшей без вести, даже погибшей. Операция у Арсения, как мне недавно сообщили из нашего института, прошла на пять с плюсом. Нелегкие скитания Ольги Львовны по запутанным бюрократическим процедурам продолжаются, но, как сообщил в своей приписке Арсений, свет в конце тоннеля благодаря Пугачеву и его конторе все-таки обозначился, и уже можно надеяться на благополучный исход.

«Пусть это не покажется тебе, Леша, странным после того, что случилось со мной и со всеми нами, но я действительно благодарна жизни за тот тяжелейший урок и те невероятные события, через которые мне пришлось пройти. Когда-нибудь я попытаюсь написать об этом (все-таки по профессии я человек пишущий и обязанный писать). Но это при условии, что все точки над i в этой весьма запутанной и по всем параметрам почти фантазийной истории будут расставлены хотя бы приблизительно справедливо и, желательно, поточнее. Сейчас я очень скучаю по вечерним закатам за далекими сопками и нашим „местам силы“. Как бы они мне сейчас пригодились в этом бюрократическом бедламе и местной, какой-то всеобщей, жизненной неопределенности».

«Держись, Алексей, – приписал ниже Арсений. – Держись и изо всех сил выздоравливай. Мы с тобой еще обязательно обойдем и постараемся изучить эти места, которые я про себя называю „зоной обетованной“. Потому что зона эта из тех, которую многие ищут и надеются найти. Она способна научить и обязательно научит нас жить ради цели и смысла, а не просто прозябать абы как. Доберемся и до таинственного плато, и до укрытых сокровищ, и до „мест силы“, которые помогут нам осознать наше существование. А еще очень даже возможное существование Бога, в Которого я пока не очень верю, но в Которого веришь ты. Скорее всего, именно Он спас тебя. Обнимаю. Держись!»