Зона обетованная

– Такие вот дела, Петр Семенович, – закончил я свой далеко не подробный рассказ о том, что произошло здесь за последние сорок восемь часов. Кое-что оставил, как говорится, пока за кадром, до лучших времен. Тем более, сам еще не разобрался, что имеет отношение к делу, а что просто субъективные заморочки запутавшегося в событиях невольного в них участника.

Омельченко довольно долго молчал, приканчивая третью кружку крепчайшего чая, который заварил сам, выплеснув предварительно прежнюю заварку за порог. Отставив наконец от себя кружку, мечтательно произнес:

– В баньку бы сейчас… – И, помолчав, добавил: – И поспать часиков надцать.

– Спите, – предложил я, удивленный его реакцией.

– Боюсь, Леха, мы с тобой теперь не скоро отоспимся. Разве только на том свете.

– Не думаю, что все так страшно. Пока кроме Кошкина и ночной моторки никаких особенных событий не наблюдалось.

– Погоди, не договорил… Будет страшно, если мы с тобой меры не примем.

– Какие меры?

– А вот это давай соображать. Ты со своей научной точки, а я с другой стороны.

– Ну, к науке все это не имеет ни малейшего отношения. Скорее всего, к самому обычному криминалу.

– Не скажи. Без науки сейчас разобраться, что к чему, ноль целых, ноль десятых. Понимаешь, нет?

– Нет.

– На шатуна с мелкашкой не попрёшь. Схарчит за милую душу.

– Мое мнение – нечего тут голову ломать. Все дело в золоте, которое тогда пропало. У нас его нет, поэтому бояться нечего.

– Золотишко, конечно, тоже не последнее дело. Для кого-то первое. Только одним золотишком тут все концы не свяжешь. Слишком много непоняток остается. А где непонятки, там Петру Семеновичу статья. Или хужей того. Поэтому разобраться нам следует досконально. Без науки никак. Что, Арсению Павловичу в других местах птичек мало было? Я ему сколько раз предлагал: покажу места, где этих птичек – во! На голову садятся. Всех здешних и пролетающих видов. Нет, ему только здесь медом намазано оказалось. Серьезные люди предупреждали – не лезь черту на рога. Так он все шуточками да прибауточками. Здесь, говорит, зона, где все существование земное с самого неразличимого низу до самого неразличимого верху обозначено. Именно так и выразился. Я почему запомнил – по глупости своей пошутил неумно. Раз, говорю, Арсений Павлович, и вверху и внизу ни хрена различить невозможно, зачем тогда соваться туда безо всякой пользы. Знаешь, что он мне на это выдал?

– Понятия не имею.

– Если, говорит, наука только насчет сегодняшней пользы суетиться будет, то это уже не наука, а накладная на получение готовой продукции со склада. Поддерживаешь такую точку зрения?

– Вполне.

– А я вот несогласие высказал. Если, говорю, меня по этой накладной отоварят, то чего лучше.

– А он?

– В этом, говорит, состоит главная ошибка на сегодняшний день всего человечества. Вместо того, чтобы думать о смысле своего существования, оно думает о том, как бы поплотнее брюхо набить и вещичек нахапать. Для этого никакая наука не нужна. Вполне школьной арифметики хватит. Ну, тут я уже рогом уперся. Объясняю, если все по-честному и своими руками, то хорошей жизнью меня укорять не надо. Лично моя философия в этом деле такая – живи сам хорошо и другим не мешай. А начнешь неведомо за чем гоняться, получится, как с коммунизмом – в кармане пусто, жопа голая, а в голове туман по поводу несбывшихся ожиданий. Хотя такие научные обоснования насчет счастливого будущего тогда приводили, попробуй не поверь. Поедешь, как мой дед, с Дона до Магадана географию изучать.

– Это идеология. Наука тут ни при чем.

– Не скажи, без науки сейчас никуда. Без нее хрен разберешься, в чем тут главная загвоздка заключается. И кто Хлесткина приговорил, тоже разберемся.

– Хлесткин тут при чем?

– Забыл, что он на мне висит? Мне это надо?

– Так разобрались, что не висит. Сам признание читал.

– Какое признание?

– В милиции. Заявление. Ирина ваша написала, что передала карабин на время неизвестному лицу. Что из него Хлесткина убьют, понятия не имела.

– Ну да, я у мамы дурочка. Понятия она не имела. И с каких это пор она моей стала?

– В смысле?

– Ты же сказал – «ваша Ирина».

– Я имел в виду, что она у вас находилась. Жила.

– Ты тоже у меня находился.

– Видел, как она ночью выходила. Поскольку сама призналась, могу теперь быть свидетелем.

– А раньше чего молчал?

– Разобраться хотел. А потом уже не имело смысла.

– Это почему?

– Мне кажется, дело совсем не в Хлесткине.

– В ком тогда?

– В Омельченко. Кто-то уверен, он знает, что тогда здесь произошло. Два года назад. Поэтому его и подставили.

– О том, что тогда произошло, каждая собака у нас знает.

– Я имел в виду, что он знает то, чего никто не знает.

– Кто?

– Петр Семенович Омельченко.

– Что я знаю? Что?!

– Хлесткин здесь летом в одно время с пиратами находился. И, судя по его словам, сделал какие-то выводы. Вы сами слышали. Ну, когда он к вам приходил.