Зона поражения

Нет худа без добра. Выпавшие на долю Рассольникова испытания позволили на время отвлечься от той нескончаемой суеты, которую, по глубокому заблуждению, принято называть «жизнью». Сейчас он мог окинуть взором прожитое и попробовать разобраться в себе. «Зачем я живу? Год проходит за годом, я не молодею, все ближе закономерный финал — единственное, что роднит всех живущих в бренном мире. Но я стараюсь не задумываться о смысле жизни, с головой погружаясь в череду неотличимых друг от друга будней. Так проще. Что я люблю, а что ненавижу? К чему стремлюсь? Чего достиг? И чего не обрету уже никогда? Я утратил веру в чудо, еще когда под стол пешком ходил. Я утратил детскую невинность в седьмом классе, когда мы готовились к экзаменам. Ее звали Миранда. Более подходящего имени не найти, ведь она открыла для меня целый мир. Мир, в котором я продолжаю жить. Мне хорошо в нем. Уютно, тепло и мягко. Разве я — преступник от того, что беспрестанно грешу? Грех — дело богоугодное. Да и что понимать под грехом?..

Чем-то я похож на Непейводу и Кребдюшина. Все трое — изгои, но муравейник при этом — часть целого, полукровка — сам по себе, а я… Мне душно среди людей, я постоянно стремлюсь вырваться за очерченные пределы, улетаю к черту на кулички, яростно копаюсь в чужих могилах, пока тяга к себе подобным не становится неудержимой. Тогда я возвращаюсь, чтобы вскоре снова затосковать. Я живу по принципу маятника— не худший вариант. Я похож на умного мотылька, который внезапно возникает из ночной тьмы, чтобы поплясать у раскаленной лампы, но никогда не обжигает крылья. А потом я снова исчезаю в ночи…

Я могу себя уважать за то, что никогда не обманывал женщин, не давал несбыточных обещаний. В наше бесчестное время, когда слово ничего не стоит, это не столь уж малое достоинство. Я делал для возлюбленных своих женщин все, что мог. Я дарил радость — пусть недолгую, зато от всего сердца.

Тем, что привыкли получать от мужчин только удары и оскорбления, содержать их, удовлетворять их поганые страстишки, ничего не получая взамен, я, наверное, кажусь сущим ангелом. Тем, которые не ждали от меня слишком много, я дал все и даже больше — часы настоящего счастья. Ну а те, что рассчитывали подчинить меня, были жестоко разочарованы— им оставалось лишь кусать локти или мстить… Я не чувствую своей вины.

Любая женщина для меня загадка, любая хранит в себе тайну, полна глубоко скрытых или явных прелестей. И если она была мною разгадана, не становилась от того менее интересной, менее любимой. Я слишком дорожу близостью с женщинами, чтобы беззастенчиво пользоваться ими. Хотя было их в моей жизни великое множество. Пора признаться хотя бы самому себе: я упиваюсь женщинами, только рядом с ними я дышу полной грудью и радуюсь жизни…»

Пленников продержали в пещере около часа. Их сторожил только один охранник. Головастик нырнул в воду и тихо плескался там, то уходя в глубину, то высовывая влажную макушку на поверхность. Кожа у него была буроватая, в темных крапинах. Если на суше он был похож на вставшую на задние лапы жабу, то в воде походил скорее на тритона.

В водной стихии охранник чувствовал себя превосходно — век бы не вылезал на берег. И археолог подумал: «Слишком хорошо приспособлены к океану. Они уже никогда его не покинут».

А потом из озерца дружно всплыли шестеро аборигенов. Они расковали Платона и Непейводу и переправили в соседнюю пещеру — поменьше размером, зато поуютней. Она была освещена теплым зеленоватым светом, гладкие стены украшала мозаика с растительными сюжетами. Пол, окружающий центральное озерцо, был покрыт керамической плиткой.

Напарников снова втащили на бортик и поставили на ноги. Наконец-то с них сняли шлемы. Правда, развязывать не стали. За спиной встали охранники, уткнув пленникам в хребтину наконечники гарпунных ружей.

* * *

Двунадесятый Дом в любой момент мог выскочить из скафандра и муравьиной тучей наброситься на своего конвоира. Вот только Рассольникова при этом наверняка убьют.

А потом напарники обнаружили, что в озерце появился новый персонаж: крупный головастик с тонкими золотыми браслетами на лапах. Голова, грудь, спина и лапы у него был почти черного цвета, брюшко — голубоватое, а перепонки — красные. Глаза отливали насыщенной желтизной.

— С вами будет говорить Его Темнейшее Всплывательство, — проквакал на отвратительном космолингве один из аборигенов. Казалось, от напряжения он вот-вот лопнет.

Головастиков начальник и лягушек командир, раскинув перепончатые лапы, неподвижно лежал кверху брюхом на поверхности воды в центре озерца. К его шее крепился универсальный транслятор. Так что с ним можно было разговаривать на любом из языков Лиги.

Выкатив и без того круглые, выпученные глаза, Его Темнейшее Всплывательство внимательно изучал пришельцев. Он не спешил открыть рот.

— Зачем вы напали на нас? — спросил археолог, прервав затянувшуюся паузу.