Зона сна

— Станислав Фёдорович? Умоляю, приезжайте немедленно, Нет, лучше я вышлю машину, спускайтесь вниз. Нет, я сам за вами приеду…

— Что случилось-то, Виталий Иванович?

— Марина узнала про Мими, у неё депрессия. Думаю, вы сможете…

— Выезжайте, жду.

Въехав в Мышкин, Стас подумал, что свалял дурака: надо было от Углича плыть на барже, а не переправляться на левый берег. Мало что здешние жители, как в каменном веке, передвигаются исключительно по реке, из-за чего сухопутные дороги ужасны, так ещё и Мышкин оказался дыра дырой. Нет не только рыночной площади, но и хоть какой харчевни, а он с утра не ел.

Всё, что здесь было приметного, так это пустая, полуразвалившаяся пристань и очень красивый, но обшарпанный кафедральный собор. Здесь он и остановился: дело было к вечеру, народ тянулся в собор на службу. Выключил двигатель, слез, с натугой задрал мотоцикл на сошки и чуть было не подумал, что оглох, — такая была вокруг тишина. Но причина тишины была не в его ушах, измученных многочасовым рёвом «зверя», а в том, что все, кто только ни был на площади — не так уж много и людей-то, — застыли на месте, уставившись на него.

Народ был вопиюще бедный даже с виду: ни на ком нет новой вещи; пусть не рванина, а всё же выцветшее от многочисленных стирок старьё. «Пожалуй, один мой английский ботинок стоит больше, чем одежда и обувь на всех присутствующих», — сообразил Стас. Вдоль улицы видны были три лошадки и два раздолбанных древних авто — не иначе весь тутошний транспорт.

— Ух ты! — завистливо крикнул какой-то пацан.

— Здравствуйте, люди добрые, — с максимальной теплотою в голосе сказал Стас, поняв, что в своей коже и металле кажется им просто марсианином; улыбнулся и снял шлем. — А нельзя ли у вас где пообедать?

— Нет у нас тут ничего, батюшка, — жалостливо сказал старушечий голос.

— А еды у кого купить можно ли? Или магазин какой?

— Ой, ой, касатик, — всполошилась баба в платочке. — А идёмте ко мне, я вам и яблочек, и хлеба своего продам!

И тут до всех дошло: покупатель приехал! Все позабыли про церковь и надвинулись на него:

— Ко мне идёмте, господин!..

— Пирожки у меня вку-усныя!

— Ко мне идём, ко мне, у меня лучше!

— С малиной пирожки!

— Огурчики!

— Квас!

Стас поднял обе руки вверх и крикнул:

— Тихо!

Все смущённо замолчали. Он бросил шлем на багажник, сам сел на седло боком, оказавшись выше всех на голову, огляделся нахмурившись и, понимая в душе, что в обычных условиях суровость на его юном лице должна выглядеть комично, вопросил:

— Что с вами, сограждане? Торговля, что ли, не идёт?

— Да откуда у нас тут торговля, — с мучением произнесла бабка, предлагавшая яблоки. — Денег-то нет ни у кого. Что с урожаем делать? Самим, что ли, всё съесть?

И народ опять загомонил в перебивку.

— Продналогом половину отымут, а с остальным крутись как хочешь, — жаловался мужик в картузе.

— Закупщик даёт таку цену, что дешевле выбросить, — вторила баба, вцепившаяся в его руку, видимо жена.

— Самим везти на рынок — тоже разорение, — жаловался ещё один мужик. — Пароходы у нас не пристают. На машине ехать — бензина нет. На лошади — так в города подводы не пускают.

— До чугунки двадцать километров, но много ли увезёшь в руках? — кричал первый мужик. — В Москву ехать — ссаживают по пути! «Нам в Москве таких не надоть», — передразнил он кого-то. — А и прорвёшься ежели, там своё возьмут! За всё возьмут: за въезд, за место, за санитарную проверку, за весы, за «охрану»…

— Да ещё и кавказцы изобьют! — крикнул кто-то.

— Счастье, если удаётся выменять продукт на соль… Тем и живём, барин, прям хоть помирай…

— Иностранцы захватили российский рынок! — кипятился старик, с виду учитель. — Молоко голландское, срам один! Наша волость молоком всю Европу поила!..

— Нашим бы объединяться надо в кооперативы, как при царе-батюшке, а начальники, наоборот, заставляют переделываться в фермеров.

— Какие у нас тут фермеры? Сроду не было никогда! Вы скажите там, в Москве…

— Расходись! Расходись! — От угла бежал перепуганный околоточный надзиратель, на ходу пихая людей и пытаясь нащупать свисток на шее. — Зачем собралися?

Все снизили голоса, забурчали, стали отодвигаться от Стаса. Пожилой околоточный добежал, оглядел его и мотоцикл, спросил встревоженно:

— Оскорбления? Рукоприкладство?

Стас произнёс холодным тоном:

— Вы зачем, уважаемый страж, мешаете торговле?

— Ежли торговля тута, я извиняюся, — растерялся околоточный. — А я подумал, бьют… или вдруг митинг. — Отошёл в сторону, снял фуражку и активно зачесал голову.

Селяне оживились, разулыбались, опять подтянулись к Стacy — а он ещё раньше решил, как поступит.

— Я хочу кое-что купить, но купить быстро, — громко объявил он. — У кого есть бумага и карандаш?

Разумеется, ни у кого не было. Стас заметил, что околоточный навострил уши, среагировав на просьбу, и позвал:

— Уважаемый! У вас, конечно, есть бумага и карандаш. Будете нам помогать? Так. Чья вон та корзинка?

— Моя! Мы тут такие корзинки плетём, барин, что хоть на парижскую ярмарку…

— Давай сюда. Сколько стоит?

— Пятьдесят копеек.

— У-уу! — загудели все. — Вломил цену, ирод!