Зона. Урок выживания

Грек никогда не понимал таких сталкеров, как Перец. И артефактов с гулькин нос — дела поправить и только-только затариться. И сидеть круглыми сутками одному под землей вместе с тварями — какие нервы надо иметь. Ходили, впрочем, осторожные слухи, но так чтобы парня не подставлять, что он постепенно мутирует, оттого и старается лишний раз людям не показываться. Выбросы, они и под землей бывают, чего уж тут скрывать. Да и без выбросов под землей дерьма столько, что на сотни мутаций хватит. Еще и останется. Под рубаху ему никто не лазил, слухи так и оставались слухами. А что касается соображений безопасности, то лучшего места для того, чтобы скрываться от посторонних глаз в Зоне найти. Долговцы все, что находится под землей не жаловали. Все и всех.

Так что, если кто и разбирался в Зоне в том, что пряталось под землей, так это Перец.

Грек наблюдал за тем, как Краб меняет повязки на руках, похожих на спинку божьей коровки — таких же красных в черных точках. Парень мучился, но желающих помочь ему не нашлось. Даже Очкарик делал вид, что спит. Не спал это точно, выдавали подрагивающие веки за стеклами очков.

Странный парень, Очкарик. Однажды у Грека мелькнула мысль, что стекла в очках вроде как простые. Без всяких там диоптрий. На кой черт таскать на носу обычные стекляшки? Иногда стекла бликовали и белые круги вместо глаз вызывали у Грека чувство внутреннего протеста и желание заглянуть туда, где скрывалось, по выражению классика, зеркало души. Молчун редкий. За трое суток если и сказал пять слов, то словно рублем одарил. Способный в сталкерском деле, и никто у него этих способностей не отнимает. Имелся ли у него шанс выйти за кордон без проводника, безвременно сгинувшего на свалке? С его-то исключительным чутьем? Грек оценил бы фифти на фифти. Реальный шанс. Зачем вернулся за ним? Зачем полез в самое пекло? Пожалел, или все гораздо прозаичней и пафосная взаимовыручка на деле обернулась банальной перестраховкой?

Кто его поймет.

— Очкарик, — не удержался проводник, — у тебя зрение какое?

— Минус единица, — хрипло ответил молчун. — Я близорук.

Близорук он, как же. Грек отвел глаза. Врет и не краснеет. Паутинку разглядел в лесу почище зрячего.

Проводник нахмурился. Он не любил загадок. Когда люди, как бы ни прятались, человеку с его опытом видны как на ладони, неожиданные сложные задачи раздражают, чтобы не сказать больше. С остальными все ясно: Краб — подлец, Макс — молодец. И все просто, и всегда знаешь, чего от кого ждать. Но Очкарик…

Грек терпеливо дожидался, пока Краб закончит с перевязкой. Мучения парня доставляли проводнику удовольствие, с каждым часом скрываемое все хуже и хуже. Вот у кого шансов уцелеть не было, лишись он проводника. Однако у него и мысли не возникло о том, чтобы перестраховаться. Хотя бы. Не бросился на выручку, прикрываясь за чужими спинами. А позорно бежал с поля боя. На что он рассчитывал, если всем им суждено было сгинуть на свалке? До сих пор, вероятно, сидел бы на автобусной остановке. Десерт для контролера, если тому удалось выжить.

Проводник открыл было рот, чтобы сообщить Крабу, вздохнувшему с облегчением, что его очередь первым заступать в караул.

— Грек, — негромко позвал его Перец. — Пойдем, чего тебе покажу.

Созрел, значит. Грек поднялся и пошел за сталкером. Тот скрылся за дверью. Той, что находилась сразу за саркофагом. И пошел по коридору, не оглянувшись.

— Краб — первый, — Грек остановился на пороге, взглядом погасив недовольство со стороны Краба. — Следующий Макс. Потом — Очкарик. Меня будить как всегда. Все. Отбой.

Коридор с периодически гаснущими лампочками, почти тонул в темноте. На влажных стенах вздувались уродливые бородавки синеватых грибов. Липкий сырой воздух. И запах — затхлый, как на складе сэконд-хэнда. На треснувшем настенном кафеле чернели пятна жирной копоти, оплывавшей восковыми каплями, матово блестевшими в тусклом свете.

— Вот и первый ориентир, — сказал Перец. И показал пальцем в угол. Грек тоже туда посмотрел.

В углу, вывернув в разные стороны переломанные конечности, лежал обгоревший труп. Кожные покровы обуглились, ссохлись и обтянули огромный череп. Распахнутая пасть мало чем напоминала человеческую. Черные стеклянные сгустки навеки застыли в глазных впадинах. Несуразно длинные руки с огромными, отчего-то нетронутыми огнем когтями, доходили до колен. Кожа на вздувшемся животе лопнула и оттуда торчала черная масляная требуха.