Зона затопления

Брюханов ярко, до мурашек, представлял это почти восстание и тут же хмыкал над собой, но от этих хмыков картинки становились только отчетливей, как-то слаще… В детстве любил фантазировать, и вот на пятом десятке вернулось.

Порой он вполне серьезно рассуждал: «Заяви они, что остаются в деревне, и там бы, наверху, перепугались. Такие люди, а готовы с народом… И ведь можно было если не спасти Пылёво, Кутай, то хотя бы под это участки выбить, условия лучше… компенсаций добиться».

– Тьфу! – отплевывался; вместо сладости мечтаний, в которых он сам и остальные были героями, готовыми держаться на своей земле до последнего, стало муторно, как только появились мысли-расчеты, корысть.

Но корысть ли – клочок земли под огород, баньку, сарай?.. Хоть было бы куда сунуться. В земле поковыряться, гвоздь в доску вбить.

«Долго мы здесь не протянем, взаперти, – слоняясь по квартире, думал Алексей. – Одуреем, перегрыземся, разбежимся».

И все чаще выходил на лестницу, подолгу курил, сидя на бетонной ступеньке, подложив под зад один из прошлогодних дочкиных учебников.

Глава седьмая Эксгумация

Первое после переезда лето проводили в городе. Отправиться куда-то далеко – в крайцентр или тем более на море – не было денег, да и на отпуск еще не наработали, выезжать же в тайгу, на реку не хотелось. Какая-то обессиливающая злость скручивала: вот совсем недавно было это рядом, в ста шагах буквально, давалось даром, составляло мир, в котором жил, а теперь отдалилось (то есть ты отдалился), и для встречи с рекой, с тайгой требуется с полчаса езды по кочковатой дороге… «Да пропади оно!» – хотелось крикнуть в ответ на ворохнувшееся желание помчаться на моторке по реке, войти в лес с ведрами, торбой за спиной, предвкушая, что сейчас начнутся и грибы, и ягоды, да так рясно, что вмиг вся тара будет забита.

С бывшими земляками Алексею Брюханову встречаться не хотелось – только душу бередить, – к своим родителям, к родителям жены ходил через силу, как обязанность выполнял.

И те и другие жили в двухквартирных коттеджах. В разных, но по соседству.

За год успели обустроить жилища, доделать недоделки, исправить брак. Выкопали подполья, хоть и неглубокие, но для картошки, десятка банок солений хватит; главное, чтоб не промёрзли… Огородили придворовую территорию штакетником (заборы в жэке ставить запретили), матери посадили цветочки, по паре-тройке узеньких грядочек морковки, лука, петрушки. За задами поставили крошечные, чтоб вид не портили, сарайки, официально являвшиеся будками для собак.

У родителей Алексея собака была – привезли из деревни старого, с седой мордой Трезорку.

На паром Трезорка поднялся спокойно и всю дорогу пролежал у ног отца; на новом месте дал посадить себя на цепь, но через несколько дней забеспокоился, стал рваться, выть, облаивал всех, кого видел, будто это они взяли и увезли, приковали здесь. Соседи жаловались: «Никакого покою!»

Несколько ночей отец рядом с ним провел, уговаривал перетерпеть, рассказывал, что теперь это их дом. Кажется, уговорил. Или сломал один старик другого. Теперь Трезорка даже в духоту лежал во встроенной в сарайку будке, ни на что не обращал внимания. Миску замечал, только когда отец раз десять прикажет-попросит:

– Ешь давай, ешь… Поешь, Трезорка…

– Ты с им, как с дитём, – посмеивался кто-нибудь из прохожих. – Как ни увижу – собаку нянчишь.

– А что еще делать-то? И жалко – подохнет с тоски.

– Ну да-а, животные это тяжело переносят. Эт человек ко всему привыкает.

Встречи с родителями – и своими, и жены, наблюдение за Трезоркой только усиливали мутоту… Посидишь, выпьешь кое-как чашку чаю – о водке не вспоминали, боялись устроить под дымом что-нибудь страшное, – повздыхаешь, покряхтишь, потом выкуришь с отцом или тестем сигарету, глядя на коттеджи-близнецы вокруг, на девятиэтажки вдали, на сколоченные из привезенных с родины досок сарайки. Если с отцом куришь, позовешь пса: «Трезо-ор!» Тот слегка шевельнет хвостом, но не выберется на воздух, не заулыбается, как раньше, не припадёт на передние лапы, приглашая поиграть… И Трезор доживает, и родители.

Да и Алексей все чаще ощущал в себе пустоту, такую полную, что даже тоска пропадала. То есть ловил себя на этой пустоте, прогонял ее, начинал интересоваться окружающим, что там в мире, и обнаруживал: неделю-полторы-две не заметил, как прожил. Будто проспал.

Из очередного приступа пустоты выбила встреча с бывшим главой сельсовета Ткачуком. Случилась она в конце августа, вечером.

Шел с работы, и вдруг рядом резко, аж колеса визгнули, тормознула машина, раздалось:

– Здоров, тезка!

Алексей обернулся; из мощной японки высовывалось лицо Ткачука.

– А, здорово, Алексей Михалыч. – Брюханов улыбнулся, а внутри заныло – пустоту залила тоска.

– Сядь-ка, поговорим.

Обошел праворульную японку, забрался на пассажирское место. Поручкались.