Зона затопления

– Пора, – сказал явно бригадир, здоровенный, пожилой уже, но крепкий; за какую-нибудь драку с увечьем сел, отбыл на зоне сколько-то лет, а потом оказался на поселении, сделался начальничком. – Готов, нет?

В этом «нет» слышалось нетерпение и заведомая досада, что сейчас этот паренек опять начнет сопротивляться, утверждать: еще ничего наверняка не решено, где документы?..

– Готов, – сказал Дмитрий. – Машину выгоню…

Снял жердь, раздвинул воротины. Сел в «Ниву», завел. В зеркале заднего вида торчали поселенцы-ликвидаторы. Медленно стал выезжать; они расступились и неспешно направились во двор. Дмитрий выскочил:

– Э, мужики! Я сам!

– Что – сам?

– Сам подожгу.

– До «подожгу» долго еще. Надо проверить.

– Чего здесь проверять? Все, освободил.

– Ну, – бригадир нахмурился, – вдруг баллон какой газовый, бочка из-под бензина…

– Нет тут бочек никаких. Все в порядке.

– Рамы снять надо, – искал бригадир новые доводы, – металл убираем. Негорючее все. Тут система целая…

Дмитрий устал. Готов был позволить им хозяйничать. Но глянул на дом Марины, который ворошила оставшаяся часть бригады, представил чужих под родной крышей и стал закрывать ворота.

– Нет, я сам. Давайте бензин.

– Слушай, ты свои порядки не наводи. У нас – санобработка территории, а не просто – подошел, спичку кинул… Едь, парень. Тем боле тебя тут как бы и нет уже…

– Были дома, которые со всеми вещами жгли!.. Ничего…

Поняв, что бензина ему не дадут, да его и не было у мужиков с собой, Дмитрий достал из багажника «Нивы» канистру.

Теперь бригадир встал на пути. Сказал сухо, с угрозой:

– Нам велено негорючее вынести, стекла снять…

– Мужики, – Дмитрий неожиданно для себя заговорил жалобно, умоляюще, – дайте мне самому… Это мой дом, я здесь всю жизнь… Не могу я, чтоб вы… – Запнулся, но досказал: – Курочили.

Бригадир обернулся к своим. Те равнодушно ждали. Один буркнул:

– Я хрен его знает.

– Чё – хрен его знает?! Ты ж потом будешь в золе этой рыться – стекляшки выгребать, железки. Шифер вон…

– Да шифер сгорит, – по-прежнему просительно заметил Дмитрий.

– Его снять положено, вывезти. Это яд… – Бригадиру надоело, махнул рукой. – Все, в общем, грузись и едь. И – забудь. Всё аккуратно сделаем.

И Дмитрий отступил. Сунул канистру обратно.

– Ладно. Только побуду в избе минуту. – Он не курил, но сейчас захотелось. – Сигарета есть у кого?

Бригадир неуверенно, опасаясь какой-нибудь хитрости, достал пачку «Явы». Дмитрий вытянул за фильтр сигарету.

– А спички…

– Хм… Как ты поджигать-то собирался?

– Да есть где-то… сейчас не соображу…

Бригадир щелкнул зажигалкой. Дмитрий затянулся, с трудом протолкнул дым в грудь.

– Погодите, я сейчас. Быстро…

Сел на лавку у порога. Поплывшим от табака взглядом обвел кухню. Два закрытых ставнями окна походили на глаза, которые выпучились, пытаются что-то увидеть, но не могут разорвать, сбросить толстые бельма… Огромный стол напоминает скелет какого-то безголового животного – непривычно пустой, голый без клеенки… Печка казалась уменьшившейся, кривоватой, жалкой.

Дмитрий попытался вспомнить, какой кухня была тогда, когда здесь жили, не думая о переезде. Почему-то вспомнилась бабушка, мнущая тесто на пельмени. Дед чинит подошву унтов; Дмитрий, маленький, ничего еще не умеющий, следит за их работой, учится… В горле булькнуло рыданье.

Бросил окурок в черную пасть топки, вышел.

Обосновался в подсобке на лесопилке; сторожку занимал Опанька – не выгонять же… Пока поживет здесь, до холодов еще далеко. Тем более что печка есть – маленькая, железная. Ею не обогреешься, но хоть картошку сварить…

То и дело смотрел в сторону своего дома, который был не виден за бугром. Ждал дыма. Дым не появлялся, и становилось все тревожнее… Небо чистое, ярко-голубое. Но солнце не печет, греет сдержанно, бережно, воздух влажноватый – лучшая погода для огородных посадок. В такую погоду огурцы, помидоры, остальное прямо прёт, наливается…

Устроившись в подсобке, расстелив на нарах постель, направился в цех.

Ходил вдоль полотна, по которому гнали кругляк к пиле. Постоял возле накрытой мешковиной циркулярки, вспомнилось, как она чуть не отхватила ему палец. Обрезал доску, и она зацепилась за борт полотна неровно срубленным сучком. Дмитрий толкнул ее сильнее, рука сорвалась. Он до сих пор чувствовал холодный ветерок вращающегося диска и коготок стального зуба, царапнувшего кожу. Царапнул еле-еле, даже кровь не пошла, лишь осталась белая полоска… Дмитрий выключил циркулярку, сел на штабель досок. Трясло. Впервые оказался на той грани, что отделяет здорового человека от калеки. Представил, как бежит с окровавленной рукой домой, разрушает своей бедой непростую, но размеренную, крепкую жизнь семьи…

Это воспоминание потянуло следом другое. Лет в десять Дмитрий поехал с отцом в Колпинск, и там отец встретил знакомого. Вместо трех пальцев на его правой руке были багровые пенёчки.

«Ты куда пальцы дел?!» – воскликнул отец.

Знакомый прямо расплылся в улыбке и с этой улыбкой сказал: «Да Ельцину отправил. Ему нужней – страной руководить».