Зоопарк на краю света

Шла она так: поднимет левую переднюю ногу, подержит в воздухе, опустит, поднимет правую заднюю, задумается, куда ее ставить, чувствуя, что пора бы уже отрывать от земли правую переднюю. Слониха шаталась, чуть не падала, похожая то ли на малыша, который неловко ковыляет по льду, то ли на старый автомобиль с увязшим в грязи колесом. Клубы желтой пыли вокруг ее огромного тела едва не скрывали солнечный свет. Лошади дружно фыркали, потешаясь над ней.

В задней части повозки, на расстоянии вытянутого хобота, лежали слоновьи лакомства: свежие бамбуковые листья и паровые лепешки. Но юная Счастливица даже не смотрела в их сторону, все ее внимание поглотила необъятная даль впереди. Дыхание сбилось, сердце стучало чаще, толстые шершавые ноги переступали несмело – и поднять страшно, и опустить боязно, и за каждым поворотом поджидали новые мучения.

На секунду Счастливица дрогнула, попятилась назад, к «Саду». Ей вдруг захотелось вернуться в свой захудалый, тесный уголок.

Пройдя полкилометра, юная слониха встала как вкопанная и робко, умоляюще поглядела на преподобного. Преподобный велел старине Би затормозить, спрыгнул с повозки, подошел к Счастливице и погладил ее ухо.

Он видел, как тяжело бедняге дается ходьба, как трудно ей управляться с правой задней ногой, которую так долго сковывала цепь. Изначально, прежде, чем они отправились в путь, он даже хотел подковать ее, но в конце концов ему пришлось оставить эту мысль – он не сумел найти кузнеца, который согласился бы изготовить такие большие подковы.

Преподобный взял в руки веревку, которая тянулась от Счастливицы к повозке, и пошел рядом со слонихой. Счастливица беспомощно качнула хоботом и вновь двинулась с опаской вперед. Понемногу она уловила ритм, стала держаться увереннее. Знойный июльский ветер, зеленая трава пробудили в ней наследственную память о далекой родине; она обнаружила, что лишь во время ходьбы эти «воспоминания» становятся отчетливее.

Преподобный вел Счастливицу около километра, затем, убедившись, что она наконец поймала ритм, снова нырнул в повозку.

У слонихи было отличное зрение. Время от времени она оглядывалась назад и видела бегущую вдалеке крошечную фигурку. Это был Сяомань – он вырвался из рук толстой соседки и мчался, весь в соплях, за обозом. На полпути он вдруг упал и, кажется, раскровянил лоб. Вскоре толстая соседка нагнала его и свирепо поволокла обратно. Лицо Сяоманя оставалось бесстрастным; вместо крика из его груди вырвался зов, понятный одной лишь слонихе.

Счастливица беспокойно махнула ушами и хотела было привлечь внимание преподобного Кэрроуэя. Но преподобный повернулся к ней затылком: он, похоже, говорил что-то старине Би. Счастливица опустила голову и медленно поплелась по дороге. Мало-помалу распластавшийся на земле Сяомань исчез из виду. Четыре повозки – с тигровыми лошадьми и слонихой на привязи – неторопливо пустились в свое далекое странствие.

Когда диковинный обоз миновал северную городскую заставу и выехал на казенный тракт, со стороны Запретного города донесся переливчатый колокольный звон. Колокола пели звучно, протяжно, музыка парила в воздухе, и преподобному чудилось, будто его провожает родная берлингтонская церковь.

Как только повозка покатилась по тракту, сидящий на козлах старина Би выпрямил спину. Всю его боязливость, неуверенность как ветром сдуло, вид у него сделался важный, гордый, точно у короля, который со скипетром в руке объезжает свои владения.

Дорога от Пекина на север шла ровная – как-никак, сами Сыны Неба ездили по ней в Чэндэ и обратно. В этом году, однако, было ясно, что нынешний маленький император не станет, подобно предкам, проводить лето в чэндэской усадьбе, так что в основном по тракту брел простой люд с заплечными узлами да проносились разномастные экипажи сановников. Народу было полно, кругом царило оживление.

Какой бы на дороге ни возник затор, старина Би объезжал его в два счета: крикнет пару отрывистых указаний, махнет в воздухе кнутом, и вот уже обоз как ни в чем ни бывало движется дальше, огибая все преграды, словно стайка рыб в воде.

Отчасти, конечно, в этом была заслуга Счастливицы и Талисмана с Везунчиком. Стоило путникам завидеть перед собой слониху и полосатых черно-белых лошадей, как они в страхе пятились, боясь, что звери их затопчут. Встречные кони пугались Счастливицы и не раз вставали на дыбы, пока их седоки в панике цеплялись за лошадиную шею и отчаянно бранились. Никто не смел обгонять обоз, наоборот, каждый спешил посторониться, пропустить телеги вперед.

Лишь один мальчуган отдернул синюю занавеску на окошке и высунул голову из своей повозки, с любопытством разглядывая необычную процессию.

Поначалу Счастливице было не по себе, но скоро она привыкла к шуму. Если «Сад десяти тысяч зверей» сковала стерильная, гнилая, мертвая тишина, то на тракте, ведущем за Великую стену, напротив, кипела жизнь – грубоватая, чумазая, бурлящая. Если бы Счастливица могла читать мысли преподобного, она узнала бы, что и он думает о чем-то схожем, только вместо зоопарка он вспоминал Запретный город.