Зорге

Позже места передачи материалов и денег постарались выносить из Токио не только в Никко, до которого из японской столицы около двух часов езды на поезде, но и в соседний Китай, сообщение с которым было хорошо налажено, а японская полиция не могла действовать там так же напористо, как у себя дома. «Место, время и условия встречи согласовывались по радио. Если курьеры не знали друг друга, по радио устанавливались специальные опознавательные признаки, пароли, фразы для взаимного подтверждения. Например, встреча с курьером в одном из ресторанов Гонконга была устроена следующим образом. Курьер, прибывший из Москвы, должен был войти в ресторан в три часа с минутами, достать из своего кармана толстую длинную черную манильскую сигару и держать ее в руках, не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак, должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме сильно бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться ее раскурить. После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару, а я в ответ – свою трубку. Затем московский курьер должен был покинуть ресторан, а я, также выйдя из ресторана, медленно идти за ним в один из парков, где находилось место нашей встречи. Он должен был начать со слов: “Привет! Я – Катчер”, а я произнести в ответ: “Привет! Я – Густав”. После этого все должно было развиваться по плану.

Второй пример – способ, применявшийся в одной из шанхайских кофеен. В качестве условного знака при этом использовались маленькие свертки: у одного из курьеров был сверток желтого цвета, у другого – красного.

Третий способ использовался в крошечном токийском ресторанчике, куда никогда не заходят иностранцы. Курьер, как запоздавший посетитель, должен был заказать какое-нибудь специфическое японское блюдо. Человек, посланный мной, должен был завязать с ним по этому поводу разговор, спросить, сладкое ли это блюдо, и сказать, что его товарищ Пауль тоже всегда его заказывает. Московский курьер должен был ответить, что он слышал об этом блюде от своего друга Джимми. Произнеся эти заранее согласованные пароли, они должны были затем условиться о передаче материалов…»[298]

Осенью случилось еще одно очень важное событие: Зорге встретился с одним из основных агентов, ожидавших его в Токио, – «Жиголо». Под этим легкомысленным псевдонимом скрывался человек, который, не просто при первой встрече, а в первые месяцы знакомства и совместной работы, произвел не самое лучшее впечатление на его начальника. «Жиголо, к сожалению, очень большая загвоздка, – сообщал Зорге о нем в январе 1934 года в Центр. – Он очень мягкий слабосильный интеллигент, без какого-либо стержня. Его единственное значение состоит в том, что мы его квартиру… начинаем использовать как мастерскую». Мастерская, то есть пункт радиосвязи – вещь важная, но этого еще слишком мало для того, чтобы быть ценным агентом в группе «Рамзая». А потому даже полтора года спустя Зорге напишет о «Жиголо»: «Он очень разочаровал. Его положение было плохое, так как его легализация была неблагоприятная. Он также не очень был заинтересован в расширении своих связей и, таким образом, он подпал под подозрение как эмигрант. К тому же нужно прибавить его совершенную неопытность и неуверенность и, кроме всего, непревзойденное стремление к “игрушкам”. Его жена значительно сильнее…»[299]

«Жиголо» на самом деле звали Бранко Вукелич (фон Вукелич, д’Вукелич, де Вукелич), родившийся в 1904 году в Хорватии в семье немецкой еврейки и высокопоставленного сербского офицера, выслужившего дворянство. После окончания мировой войны юный Вукелич, учившийся в то время в Загребе, попал под влияние сербских националистов, а затем примкнул к не менее радикальным марксистам. В 1926 году он вместе с матерью, двумя сестрами и младшим братом Славомиром переехал в Париж, где поступил в Сорбонну на юридический факультет, но подпольной деятельности не прекратил и даже дважды арестовывался французской полицией. При этом имеются сведения, что одновременно Бранко являлся секретарем полковника Франсуа де ля Рока – правоконсервативного политика, основателя Французской социальной партии[300]. Но, как и в случае с Зорге и со многими другими горячими натурами, такой политический «микс» на рубеже 1920—1930-х годов не представлялся чем-то из ряда вон выходящим. Европа бурлила непереваренным наследием мировой войны, расцветал махровый национализм, вполне мирно уживавшийся до некоторых пор с пролетарским интернационализмом, пришедшим из Советской России, ибо последняя под его маркой нередко поддерживала все тех же националистов – лишь бы те называли своим врагом «мировой империализм». В 1930 году Вукелич женился на датчанке Эдит Олсон – девушке весьма серьезной, с характером, увлекавшейся спортом и книгами. Вскоре у них родился сын Поль (Пол), и примерно в это же время Бранко был привлечен к сотрудничеству с советской военной разведкой вслед за своим младшим братом Славко.