Зорге

Ронин Каваи имел интересные знакомства в Пекине и Мукдене. Работа в Шанхае его не особенно держала, и Зорге принял решение отправить его на север. С 1929 года Каваи был знаком с Сёдзима Рюки, служившим переводчиком в Пекине. С подачи Зорге и Одзаки Каваи уговорил Сёдзима поступить на работу в кэмпэйтай – военную жандармерию, выполнявшую функции военной полиции и контрразведки одновременно. Внедрение советского агента в такую организацию стало серьезным успехом резидентуры «Рамзая», но нельзя сказать, что после этого все тайны кэмпэйтай в Маньчжурии стали известны в Москве. Сёдзима передал Каваи 37 секретных документов, а в 1935 году выдал своего вербовщика коллегам по службе. Каваи был арестован в Синьцзине, его пытали, но, ничего не добившись, дали лишь 10 лет условно, а в 1940 году «Ронин» вернулся в Японию, чтобы через год быть арестованным вновь[221]. Но еще до этого времени (по разным данным – в мае или июне 1932 года) Каваи взяли в Шанхае агенты японской полиции, у которых, однако, не было против него ничего, кроме подозрений – примерно так когда-то складывались отношения властей с настоящими ронинами.

«К сожалению, мы за последние дни понесли большую потерю благодаря серьезному заболеванию одного из наших японских корреспондентов, – описывал сложившуюся ситуацию Зорге, традиционно прибегая к медицинской терминологии для маскировки событий. – Это уже третий случай, что люди не могут переносить здешний климат. Двое очень тяжело заболели и лежат под особым врачебным наблюдением в больницах, а третий еще вовремя мог избавиться от этого плохого климата. Мы надеемся, что наш последний заболевший человек настолько будет устойчив, как самый первый, и что его болезнь не заразит других, каковая опасность имеется в том случае, если он не такой крепкий, как первый. Но мы доверяем его конституции»[222]. Для окончательной прозрачности этого нехитрого шифра можно только добавить, что вовремя (в последних числах января) уехал Одзаки Хоцуми, а «болели» Кито (первый) и Каваи (второй). Через три недели полиции пришлось отпустить Каваи. Он немедленно отправился в Японию, где в Осаке нашел Одзаки, и тот устроил его в свою газету «Осака Асахи», и вскоре Каваи вернулся в Китай, где в Тяньцзине открыл книжный магазин и продолжил подпольную работу[223].

На замену Одзаки, вынужденному вернуться на родину по причине закончившейся командировки, Зорге наметил Фунакоси Хисао. Уроженец провинциальной Окаямы, где он вырос в типичной домашней обстановке в семье местного производителя соевого соуса, Фунакоси сумел, тем не менее, поступить в престижный столичный университет Васэда (Waseda) на модный в те годы литературный факультет (отделение культуры), после окончания которого и поступления на службу в «Шанхай симбун» был направлен корреспондентом в Китай. В представлении к награде сотрудника 1-го отделения политической полиции помощника пристава Комата Такэ мы читаем, что он «…выяснил, что бывший тогда сотрудником шанхайского филиала телеграфного агентства “Ренго Цусин” Фунакоси так же действовал по указаниям Зорге. Наконец, он детально выяснил сведения о шпионских организациях Коминтерна и китайской компартии в Центральном и Северном Китае. В результате этого Фунакоси был арестован в Бэйпине, а Кавамура в Шанхае. Помощник пристава Комата вместе с помощником пристава Кавано под строгим секретом выехали в Бэйпин и выполнили важное задание по доставке Фунакоси в Токио»[224].

Будучи на свободе, ни Каваи, ни Фунакоси, ни появившийся чуть позже Кавамура Ёсио не могли заменить Одзаки, и Зорге искренне жалел, что ни одного из новых агентов нельзя даже сравнить с уехавшим журналистом. Первое время он еще надеялся «широко развить» Каваи, но майский арест сломал эти планы. Об оставшемся Фунакоси, которому он присвоил псевдонимы «№ 9» и «Морис», «Рамзай» летом 1932 года писал так: «Наш теперешний единственный человек очень, очень слаб, но, однако, иначе мы ничем не можем себе помочь». Зорге невысоко ценил этого агента, время от времени акцентируя внимание Центра на том, что работает с ним лишь потому, что «на безрыбье и рак рыба», однако не испытывает уверенности в полной преданности Фунакоси общему делу. Между тем этот японский журналист обладал интересными связями среди своих соотечественников, работавших в военном атташате и консульстве в Шанхае, и давал ценную информацию о внутриполитической обстановке в Японии, переговорах между Нанкином и Токио, перспективах развития советско-китайских отношений, которыми японцы активно интересовались. Информация Фунакоси о передислокациях японских войск в Маньчжурии докладывалась лично Ворошилову, Тухачевскому, Гамарнику, Егорову и Артузову[225].