Зори лютые

– Посольство наше от короля и великого князя Сигизмунда. Ведомо тебе, великий князь, что дед твой, великий князь Василий Васильевич, и король Казимир о вечном мире урядились. А по оному обязались они не забирать друг у друга ни земель, ни вод. И тот договор ни король Казимир, ни король Александр не нарушали, а порушен он с вашей, Московской, стороны отцом твоим Иваном Васильевичем. Ныне же, когда правда короля нашего и великого князя Сигизмунда всему свету известна, взывает король к уступке тобой всех литовских городов и волостей. И еще просит освободить тех полоненных воинов, что в московских землях держатся. Не доводи, великий князь, крови христианской пролиться.

Замерли бояре. Но вот закончил Радзивилл, и заговорил Василий. Глаза гневные, голос суровый:

– Мы городов, волостей, земель и вед Сигизмундовых, его отчин никаких за собой не держим, а держим с Божиею волею города и волости, земли и воды, свою отчину, чем нас пожаловал и благословил отец наш, государь и великий князь Иван Васильевич и что вам дал Бог, а от прародителей наших и вся Русская земля – наша отчина. А что в крови христианской стращаете нас, то передайте королю вашему, как отец наш, и мы брату нашему и зятю Александру присягу давали на перемирных грамотах, а с Сигизмундом перемирия не было. Если же хочет ваш король с нами мира и доброго согласия, то и мы его хотим. Да пусть не творит он нам обид, не разоряет наши брянские земли да купцам обид не чинит, как то творил с купцами из многих наших земель. Будет ино такое, мы на него управу сыщем.

Василий откинулся в кресле. В темных, глубоко посаженных глазах гнев уступил лукавству.

– Отпуская вас, хочу еще напомнить, чтоб король Сигизмунд не чинил обид сестре моей и жене покойного короля Александра, королеве Елене, в вере греческой не притеснял.

Дождавшись, когда послы покинули Грановитую палату, Василий снова заговорил:

– Слышали, бояре, послов речи? Пугать вас вздумали. О том и князь Семен Курбский уведомляет. Сигизмунд шляхту на сейм скликал, я там за войну с вами ратовали. Еще князь Семен передал письмо маршалка литовского Михайлы Глинского. Пишет он, что Сигизмунд засылал посольство к магистру ливонскому Плетенбергу. Его к союзу на нас подбивал. Но орденский магистр от того уклонился.

Зашумели бояре возмущенно, загалдели:

– Покарать Сигизмундишку!

– Проучить, чтоб впредь неповадно было!

Версень вознамерился слово вставить против, но тут митрополит голос подал:

– Благословенны будьте!

Василий выждал, пока бояре выкричатся, поутихнут.

– И я тако же мыслю, князья и бояре. Пора нам напомнить Сигизмунду, что искони наши города Смоленск и Минск да колыбель россиян древний Киев с иными городами все еще за Литвой. Почнем, князья и бояре, воинство свое готовить, дружины наши. А воеводами, мыслю я, пошлем на Литву Василия Шемячича с Яковом Захарьевичем. Буде потребно еще, в подмогу им дадим полки из Новгорода и Великих Лук… И еще чего хочу сказать вам, бояре, воеводой новгородским посылаю я князя Данилу Щеню.

– Быть посему! – одобрительно загудела Боярская дума.

* * *

Между Кремлем и Охотным Рядом и от них по правую и левую руку не один пруд. На плотинах рубленные из вековых бревен водяные мельницы: на одних зерно мелют, на других кожи чинят, а на речке Яузе пороховая мельница.

Приехал Степанка за пороховым зельем и в ожидании, пока боярин, ведавший пороховой избой, воротится с обеда, вышел на плотину. Внизу омут порос ивами, темная вода присыпана опавшими листьями. Замшелое мельничное колесо лениво ворочается. И безлюдно, тихо, только монотонно журчит, падая с плотины, вода.

Размечтался Степанка. Вот и стал он пушкарем. Увидала бы его Аграфена…

Степанка сам себе боялся признаться, что любит ее. Хоть и водила она дружбу с дворовыми отроками и выделяла из них его, Степанку, но Аграфена – боярская дочь…

Подумав о том, что ей суждено стать женой какого-то боярина, Степанка от злости даже заскрипел зубами.

Степанку окликнули:

– Эгей, боярин пришел!

Оглянулся. От пороховой избы его звал пушкарь.

Холщовые мешочки с пороховым зельем загрузили на воз быстро. Старший из пушкарей, десятник огневого наряда, хотел отправить Степанку с возом, но тот уговорил взять его с собой на Пушкарный двор за ядрами. Захотелось повидать Сергуню с Игнашей, а паче покрасоваться одеждой княжеского дружинника.

На Пушкарном дворе все па-старому. У плавильной печи увидел Богдана. Мастер, согнувшись, разглядывал пламя. Степанка позвал. Богдан повернулся. Блеснули в улыбке зубы, глаза весело прищурились.

– А, Степанка-пушкарь! Ходи, ходи сюда, парень! – Взял за плечо, проговорил шутливо: – Ну, либо ты вырос, либо я усыхаю. Эвон какой вымахал. – Подтолкнул в спину. – Эк, да что я держу тебя. Ты, поди, за дружками соскучился? Поспешай к ним, пока тебя твой старшой к работе не приставил. Сергуня с Игнашкой в литьевом. Погляди, какую они пушку смастерили…

– Ай да Степанка, разнаряжен, чисто барин!

Игнашка подошел, по плечу Степанку похлопал.

– Ну и ну! На улице повстречал бы, не узнал. Вот как вырядился!