Зори не гаснут

Подхожу к ней. На полу хрустят осколки разбитого термометра. Кладу руку на ее плечо, выговариваю через силу:

— Надо пережить. Вы молоды. У вас еще будут дети.

Она, как обожженная, отшатывается от меня.

— Дети? Не хочу. Никого мне не нужно.

Сухие глаза ее смотрят на меня с ненавистью.

— Что же вы, врачи… ничего не умеете?

Потом в комнате появляются всхлипывающие шепчущие старухи, они крестятся, причитают певучими деревенскими голосами. Светлана тоже плачет вместе с ними. Теперь ужас и несправедливость смерти отступили куда-то. Мелкими хлопотами люди стараются заслонить большое непоправимое горе: кто-то тянет от головы к ногам ребенка клеенчатую сантиметровую ленту, кто-то завесил зеркало и положил на веки мальчика черные медные монеты.

В комнате становится тесно и жарко. Никто не оборачивается, когда я направляюсь к двери. На крыльце неожиданно наталкиваюсь на Валетова. Он без сюртука, без шляпы. Настороженно смотрит через открытую дверь в комнату. Увидев меня, поспешно отстраняется. Как в тумане скользит мимоходом мысль: «Зачем он здесь? Что ему до Светланы? И почему не идет в дом?»

На улице ударяют мне в лицо сверкающие лучи света. Рядом со мной резко тормозит автомашина. Скрипнула дверца. На землю соскакивает Елагин.

— Мотор забарахлил, — начинает он бойко. — Около моста сидели часа два.

Протягивает мне аптечную коробку. Я отстраняю его руку.

— Теперь не надо.

— Как?

— Вани нет уже.

Мотор машины заглох. На улице ни звука. Слышится только дыхание Елагина — тяжелое, с присвистом.

Он уходит. Я стою один в темноте и плачу.

На следующий день Елагин, пошатываясь, входит ко мне в кабинет. За эту ночь он постарел, осунулся. Выкладывает мне на стол пузырьки со стрептомицином.

— Возьмите, может пригодится кому-нибудь.

Я благодарю, напоминаю ему:

— Вы заходите.

— Зачем?

— Время от времени вам надо проверяться.

— Э, проверяться, — кривит он губы. — Я знаю, моя песенка спета. Год-два — и крышка.

Сутулясь, нетвердо направляется прочь. У самой двери останавливается.

— А вы как думаете?

— Если вести правильный образ жизни, не простужаться…

— Знаю, что скажете, — не хочет он слушать меня. — Все для успокоения.

Когда он уходит, говорю Погрызовой:

— Ольга Никандровна! Как же так получилось? Поставили диагноз — грипп и ни разу потом не зашли, не посмотрели ребенка. Ведь если бы мы захватили болезнь вовремя…

Она взвизгивает внезапно, пронзительно, как будто у нее внутри разбилось что-то стеклянное и посыпалось звенящими осколками.

— Не имеете права! Ребенок и без того был безнадежный. Я ошиблась! А вы что, не ошибались никогда? Все ошибаются. — И все более разгораясь: — А вы сами-то как работаете? Больше милуетесь со своею кралечкой, чем делом занимаетесь. Жену где-то бросили. Закрутили голову девчонке. Я еще буду писать в райком комсомола. Пусть и там узнают, что вы за штучка.

— Жену? Какую жену? — изумляюсь я.

— Не считайте меня грудным младенцем, — кричит она. — Все знаю, все. Все вы распутники. Чуть юбку увидели, так хвост трубой…

Швырнув халат на стул, она убегает из комнаты.

— О, боже мой, — вздыхает Леночка.

Леночка тихая. Она боится неприятностей, готова покориться, приспособиться. А что делать? Тяжело и отвратительно работать с Погрызовой — человеком равнодушным к своему делу. Для нее ничего не стоит лгать, клеветать. Изо дня в день она отравляет жизнь мне и Леночке. В маленьком ее мирке — корова, куры, муж-заготовитель. Она, как хорек, готова кусаться, царапаться, тявкать, обороняя свою нору. Никогда она не думала, чем живут другие люди. Она думает лишь о себе. Только о себе, и, может быть, поэтому погиб Ваня. Ошиблась! Все ошибаются! Но почему она не зашла к ребенку второй раз?

Даю себе слово: по вызовам на дом буду ходить сам. Пусть будет трудно, но так надо. Разве забыть мне когда-нибудь полный тоски голос Светланы: «Что же вы, врачи?».

Что ответить на этот горестный, полный отчаяния упрек? Да, во многом медицина еще бессильна. Ведь ее детство растянулось на тысячелетия, и только теперь она переживает свою молодость. Долгие века она шла наощупь, наугад, с интуицией слепого, ничего не зная ни о микробах, ни о нервах, ни о кровообращении, не имея представления о строении клетки, железах внутренней секреции, ферментах, витаминах. Ведь только теперь медицина научилась экспериментировать не вслепую, прочно сомкнулась с техникой, физикой, химией, микробиологией. Совсем недавно пришли на помощь ей вакцины, рентген, электронный микроскоп, лучевая терапия, меченые атомы, антибиотики, полимеры, обладающие биологическими свойствами. За каких-то сто последних лет сделано столько, сколько не могла она осилить за тысячелетия. Побеждены оспа, холера, малярия, чума, которые наводили ужас на человечество. Хирурги уже научились делать операции на сердце, пересадку тканей и целых органов, уже поставлена великая задача совсем покончить с инфекционными заболеваниями и это не мечта — это реальность.