Зорич

— Вот туда! — показал рукой Евгений Иванович.

— Да, помню, помню, там!

Пошли за Анной. Уселись на знакомую скамью. Спущенный на землю Димка стал угощать Малыша леденцом, тот, вежливо лизнув, отвернул голову. Аннушка, обхватив руку есаула, прижалась к его плечу.

— Хорошо-то как! — вздохнула она. — Но не так уютно, как тогда, да и этих людей не было.

Она показала на несколько лодок, застывших на глади пруда.

— Так ведь сегодня Покров, Аннушка, потому и люди, — напомнил есаул.

Сидели молча, наслаждаясь тишиной, пригретые солнцем. Лёгкий ветерок доносил временами то неясный говорок толпы, то убаюкивающие, подчёркивающие тишину мелодии оркестра. Сидели долго, пока солнце не спряталось в тень туч. Ветер зарябил потемневшей водою, и всё поскучнело, загрустило вокруг.

— Пойдёмте домой, — предложила Аннушка. — Что-то прохладно мне.

Обратно Евгений Иванович нёс уснувшего Димку на руках. А дома их ждал приятный сюрприз — Корф с подругою. Едва переступив порог, Аннушка кинулась в её объятия. Расцеловались, расплакались.

— Знали бы вы, Исидор Игнатьевич, как я вам благодарна! — пожимая руку смущённого Корфа, сказала Анна.

Тот, пробормотав что-то, бросил взгляд на Зорича. «Чего это они?» — задумался тот, сведя брови.

— Паша! — оторвалась от Анны Светлана Васильевна. — Что ты там стоишь? Иди, поздоровайся с Анной Ивановной.

К Аннушке, теребя отворот сюртука, приблизился несмело высокий парень.

— Павел! — всплеснула руками Анна. — Какой ты стал! Я бы тебя не сразу и узнала, настоящий джентльмен!

— Да! — заулыбалась довольная Светлана Васильевна. — Образование в столице хочет получить. Готовится. Репетиторов наняли. У Исидора Игнатьевича там связи есть, протекцию окажут, он уже списался кое с кем. По весне прощаться будем.

Светлана Васильевна достала из рукава кружевной платочек и аккуратно прижала его к лицу.

— Полноте, Света, ну чего ты? — посочувствовал Исидор Игнатьевич. — Не всё же ему в сыщиках ходить. Возраст уже, не мальчишка, поди. — И пожаловался Аннушке: — И каждый раз вот так. Говорю же ей: все так, не один же он. О будущем надо думать.

Слушая его, есаул удивился сам себе: «Господи, ведь не сразу же Корф стал жёстким, волевым, я ведь его только сейчас вижу таким. Постарел он, что ли? Или семья нас всех такими делает? Упаси бог! Размяк Исидор Игнатьевич, точно, как Семён Иванович».

Грустные мысли его прервал Александр. Оценив ситуацию, он сразу же свернул в погреб.

— Ребята! — прервал он разговор. — Поговорим за столом, успеется!

И стал выгружать на стол банки, бутылки, пахучий окорок.

— Так ведь и мы пришли не с голыми руками! — спохватилась Светлана Васильевна. — Евгений Иванович, Аня, я ведь и напекла всего, и наливочки на травках принесла здоровье поправлять.

— Ну так и приступим, чего ж мы ждём?! Вроде все в сборе! — подытожил Александр.

Все дружно засмеялись, задвигали стульями.

— Господа, позвольте одарить вас тостом! — поднял стопку Александр и сделал паузу.

Все затихли в ожидании.

— А впрочем, не сейчас, а то ведь «Зубровочка»-то остынет!

Засмеялся даже привыкший к его шуткам есаул. Посидев за столом, мужчины перешли на диван и кресла, а женщины, заманив Димку конфетами, чтобы не мешал, ушли на кухню. Малыш, должно быть, смущённый присутствием незнакомых людей, пролежавший весь вечер в углу, за большой бочкой с фикусом, подошёл к Александру и улёгся у его ног.

— Красивая собака! — заметил Корф. — Где-то я видел такую же. Тот же окрас…

«Не надо, Исидор Игнатьевич, не надо, зачем оно тебе?» — тревожно подумал Зорич. Исидор Игнатьевич задумался, наверняка ища что-то в себе, и, не найдя, сменил тему:

— Александр Петрович, а что, неужто не тянет сюда, на родину?

Александр, теребивший за уши Малыша, выпрямился. Ответил не сразу, забежав издалека:

— Представь себе, Исидор Игнатьевич, сижу я на веранде, прячусь от жары, всё вокруг слепит солнцем, потный, мокрый, пью какие-нибудь лимонады, а думаю знаешь о чём?.. На кой хрен мне вся эта фанаберия напомаженная?! Закрою глаза и вижу пасмурное небо, шевелящуюся от ветра степь. Лошадки шлёпают по грязи, колёса прыгают из ямы в колдобину, совсем рядом, руку протянуть, тоненькая берёзка, согнутая, с голыми ветвями, с которых холодный ветер последний листик сдул. А вдоль берущей за сердце сиротливого вида дороги копошится в стерне вороньё и кружит, носимое ветром туда-сюда, натужно каркает. И деревенька очередная в каких-нибудь два десятка маленьких, под соломой, домов с дымящими трубами. А рядом, на пригорке, окружённое то ли вишенником, то ли рябинником маленькое кладбище, безнадёжное, с деревянными крестами… И будто видишь всё это воочию и тоску безнадёжную чувствуешь от доли нашей российской. Нет ведь Гольфстрима у нас, а вот льда и снега вдосталь. Но с кем бы ни говорил я там, с людьми в достатке, обеспеченными, у всех тоска по России нашей.

— А Анна как, каково ей там?

Евгений Иванович, внимательно слушавший, посмотрел на брата.