Зорич

И не дожидаясь ответа, склонилась над Димой. Тонким, с ухоженным ногтем пальцем поправила чепчик на голове малыша, помолчала, вглядываясь, потом тихо, шёпотом сказала:

— Как у Евгения. Его глаза.

Выпрямившись, добавила также тихо:

— Простите меня, Анна, я, кажется, напугала вас.

Когда Александр с довольной улыбкой с корзинкой пирожных, вернувшись, подошёл к Аннушке, то, взглянув, тревожно воскликнул:

— Боже мой, что с вами?

Аннушка с закрытыми глазами сидела молча. По её щекам катились слёзы.

— Да что же случилось, Аннушка?

— Жалко, — всхлипнула та. — Жалко…

Когда не удовлетворённый ответом дотошный крёстный увидел отъезжающую к дороге карету графини, понял всё.

— Аннушка, милая, всё, что было, быльём поросло. Да и когда это было?! Не стоит и вспоминать!

Надушенным платком вытер Аннушке лицо.

— Поедем, золотко, домой. Вон и солнышко зашло. Ну и погода, чтоб её! Вот у нас во Франции… — заговорил, успокоил Аннушку.

Успокоился, не показав, что разволновался, и сам.

Глава двадцатая

— Так вот, — взяв кофейник, выключил керосинку Корф, — машина та…

Подошёл к столу, наполнил чашки. Одну подвинул есаулу и продолжил:

— Принадлежит Гертруде фон Кассель.

Сел на стул. Положил ногу на ногу и глотнул кофе.

— Тебе не знакома такая дамочка? — уставился в лицо Зорича.

— Нет, не знакома, — сказал тот и подумал: «Чёрт бы тебя побрал, душа любезный! Что ты имеешь в виду?! Давай выкладывай!

— Александр не упоминал её в разговоре?

— Да нет, не припоминаю, — качнул головой есаул.

И тут же вспомнил, как сопровождал по просьбе Александра его выезд в тяжело нагруженной шикарной машине из польских хуторов. Значит, это она была тогда в машине.

— Ты же знаешь, Исидор Игнатьевич, о похождениях Александра знал в своё время весь Петербург. Я был совсем молод тогда, но и моих ушей коснулись слухи.

— Да, да, — согласился Корф, — это так! Он попадал даже в поле зрения нашего третьего управления. Он очень рисковый человек, Александр Петрович. Так вот, — поставил пустую чашку на стол Исидор Игнатьевич, — брошенную машину на берегу нашли твои казаки и Жлуктов. Ты говорил мне о его странном поведении тогда на берегу…

Я пытался говорить с ним об этом. Но ты же знаешь его характер — кремень, ни в какую, а предъявить ему нечего. Чего он так взъелся на «Элизабет»? Я посмотрел список пассажиров. Никого, кто бы нас интересовал. Кстати, и Александр Петрович на нём тогда отплыли в края заморские…

— И что? — пожал плечами есаул. — Я не думаю, что Жлуктов так на его отъезд отреагировал.

— Ну да, — согласился Корф.

И замолчал, задумался.

В дверь, стукнув, просунул голову дежурный:

— Исидор Игнатьевич, к вам Грюнберг Абрам Евгеньевич!

— Кто-кто?! — удивился Корф. — Ах да, пропусти.

Взволнованный вспотевший Абрам Евгеньевич, пожав тёплой ладошкой руки, скороговоркой, горячечно заговорил:

— Господа, что же это? Подожгли магазин мадам Гершкович. Избили на улице просто так сына аптекаря Вассермана. Кроткий, воспитанный юноша лишился зубов. А дальше что? Разбили окна, сломали дверь в моей клинике. Многих из этих молодцов я знаю даже в лицо. Я лечу их родителей. Они прячут глаза, но ходят в толпе этих громил. Люди встревожены, господа. А что будет дальше?! Кто защитит нас? Скоро мы не сможем выйти на улицу! Это дикие, совсем озверевшие люди!

Абрам Евгеньевич достал дрожащей рукой платок, промокнул глаза.

— Успокойтесь, господин Грюнберг. — Корф усадил его на стул. — Решение по этому вопросу принято городским головой. Усиливается патрулирование солдатами гарнизона и казаками. Все эти гнусности будут решительно пресекаться!

— Дай бог! Спасибо вам, господа! Пойду, обрадую своих.

Грюнберг торопливо встал. Засеменил к двери. Корф, проводив его, вернулся к столу. Глядя в окно, проговорил глухо:

— Чёрт знает что, весна, людям бы радоваться, а они поедают друг друга. Новости до обывателей ещё не дошли — цензура, но из столицы телеграфируют: в Малороссии череда еврейских погромов. Плюнуть бы на всё! Да куда? Некуда.

* * *