Зоркое око

Кто-то проходивший нагнулся, заглянул под шляпку.

Сказал вслух:

– Хорошенькая цыпка, – и повернул вслед.

Бэла остановилась. Преследующий подошел, увидел глаза, переполненные тоской и презрением.

– Я требую, чтобы вы оставили меня в покое!.

Смешался:

– Простите, сударыня! Я не знал!..

Приподнял шляпу и ушел. Бэла дрожа вскочила в калитку, пробежала садиком.

На условленный стук открыл Семенухин со свечой. В

другой руке (было ясно) – держал за спиной револьвер.

Глаза круглились, и в них металось тревожное пламя свечи.

– Бэла?.. К-каким ветром?.. Что-ниб-будь случилось?

– Орлов!..

– Т-сс! Идите в к-комнату. Скорее!.. Ну, в ч-ччем дело?

– Орлов… арестован!

Семенухин схватил руки. Бэла вскрикнула.

– Ай!.. Мне же больно!

Опомнился, выпустил руки.

Спросил глухо и зло.

– Где, к-как?.

– Я ничего не знаю… Тут какое-то недоразумение…

Вот газета! Сказано вчера, но сегодня утром он был дома…

Я не понимаю… Но он сказал – буду дома в семь вечера. До десяти не было. Я не могла!.. Поехала к вам!

Семенухин швырнул протянутую газету. Помолчал.

– Я эт-то ч-читал! Но с-сегодня, п-после эт-того он б-был здесь у меня. Неужели?.

Увидел, что Бэла, задыхаясь, прислонилась к стене…

Едва успел подхватить и посадить на стул.

Спокойно налил воды в стакан, набрал в рот и прыснул в лицо. Щеки медленно порозовели.

– Ну, оч-чнитесь! Нельзя т-так! Ост-тавайтесь ночевать здесь! На квартиру в-вам ни в коем с-случае нельзя в-возвращаться. Я с-сейчас уйду. Нужно срочно в-выяснить. Если т-ттолько!.. – Семенухин сжал кулаки и остановился. Набросил пальто и ушел.

Утром Бэлу разбудил его голос, странный, твердый, как палка.

– Вст-тавайте! Я узнал! Арест-тован в-вчера веч-чером.

Я т-так и думал. Имейте в виду, – он остановился и взглянул прямо в глубь глаз Бэлы, – что Орлов б-больше не с-существует ни для в-вас, ни для меня, ни для партии. Он совершил п-предательство…

Бэла смотрела непонимающими глазами.

– Да, п-ппредательство!. Он б-был вчера у м-меня и заявил, что он сдастся, чтоб-бы сп-ппасти эт-того арест-тованного муж-жика. Я запретил ему это от имени п-партии и ревкома. Он дал ч-честное слово и нарушил его… Он п-ппредатель, и мы вычеркиваем его!.

Бэла поднялась.

– Орлов сдался?. Сам?. Не поверю! Этого не может быть!

– Я лгать не с-стану. Мне это т-тяжелей, чем вам.

Бэла вспыхнула.

– Вы, Семенухин, дерево, машина!.. Я не могу!.. Поймите. Я… люблю его! Я для него пошла на это… на возможность провала… на верную смерть.

– Тт-тем хуже, – спокойно ответил Семенухин, –

оч-чень жаль, чт-то вы избрали себе т-такой объект. Сейчас я с-созову экстренное соб-брание ревкома, для суда над

Орловым… П-партии не нужны слаб-бодушные Маниловы! Вот!

Бэла спросила, задохнувшись:

– Это правда?.. Вы не шутите, Семенухин?

– Мне к-кажется время не для шут-ток!

Бэла отошла к окну. По вздрагиваниям спины Семенухин видел, что она плачет. Но молчал каменным молчанием.

Наконец, Бэла повернулась. Слезы заливали глаза.

– Что? – спросил Семенухин.

И сам вздрогнул, услыхав напряженный, тугой и неломкий голос.

– Если это правда… я отказываюсь!. Я презираю свою любовь!

ГОСПОМИЛУЙ

Капитан Туманович пришел в комиссию вечером и, взявши ручку, раскрыл дело «Особой Комиссии по расследованию зверств большевиков, при Верховном Главнокомандующем вооруженными силами Юга России».

Уверенным, круглым и размашистым почерком вписал несколько строк, потом отложил перо, рассеянно поглядел в синюю муть окна и, подвинув удобнее стул, стал писать заключение.

Тонкий нос капитана вытянулся над бумагой, и стал он похож на хитрого муравьеда, разрывающего муравьиную кучу.

Когда скользили из-под прилежного пера последние строки, в дверь осторожно постучались. Капитан не слыхал. Стук повторился.

Туманович нехотя оторвался, и синие ледяшки были одно мгновение тусклыми и непонимающими.

– Войдите, – сказал он, наконец.

Вошедший прапорщик приложил руку к козырьку и сказал с таинственностью романтического злодея:

– Господин капитан, арестованный Орлов доставлен по вашему приказанию.

– Приведите сюда… И, пожалуйста, приведите сами.

Вчера солдаты завоняли весь кабинет махоркой, а я совершенно не переношу этого аромата. Будьте добры и не обижайтесь.

Орлов сидел в приемной на скамье. Солдаты двинулись вести его, но прапорщик взял у одного винтовку.

– Я сам отведу! Пожалуйте, господин Орлов!

Они вышли в коридор.

– Видите, какой почетный караул, – конфузясь, сказал прапорщик, – капитан приказал, – и добавил смешливо:

– Ну как, вы еще не надумали удрать?

– Для вашего удовольствия постараюсь не задержать.

– Ах, мне очень хотелось бы посмотреть!. Вы знаете, по секрету, ей богу я даже хотел бы, чтоб у вас это вышло.

Я очень люблю такие штуки!

Орлов засмеялся.

– Хорошо! Я вас не обижу! Будете довольны!

В кабинете Туманович подал Орлову лист бумаги и перо.

– Я вызвал вас только на минуту. Распишитесь, что вы читали заключение.

– Какое?

– Следственное заключение.

– И только? А если я не желаю?

Туманович пожал плечами.

– Как хотите! Это нужно для формальности!

Орлов молча черкнул фамилию под заключением.

– Все?

– Все! Прапорщик! Уведите арестованного!