— У аскяра отобрал. Тот хотел разорвать его пополам — я не дал. Это сын погонщика мулов, в монастыре он жил.
— Как твоего отца звать, сыночек? — спросил я, заглядывая ребенку в лицо.
— Еранос.
— Где он сейчас?
— Моего папу убили…
— А тебя как звать?
— Зулум.
— Курды из рода Шеко сотни армянских жизней задаром спасли. Что хочешь за этого ребенка? — спросил полководец.
— Я не из рода Шеко, и мальчишку этого я, паша, считай, что у смерти вырвал, — похвалился курд и, повернувшись к Исро, сказал: — Дашь золотой — получишь мальца, не дашь — уведу обратно.
Я пошарил в карманах, ничего не нашел. Паша полез в карман — тоже пустой был. А мальчонка смотрел на нас с мольбой.
Ну конечно же мы могли одним ударом клинка расправиться с этим курдом и забрать ребенка, но мы вынуждены были сдерживать себя, потому что никоим образом не хотели повредить делу Исро. Дело это в последние дни получило широкий размах, в него включилось множество людей. Они по крупицам собирали осколки нашей родины.
— Подойди ко мне, мой мальчик, — обратился Андраник к Аладину Мисаку.
То, что он подозвал певца, означало, что на душе у Шапинанда тяжко. В такие минуты песня была единственным его утешением.
Аладин подошел и сел рядом с полководцем.
— Спой что-нибудь курдское, сынок.
— Жалобную песню хочешь или же любовную?
— «Хайле-хайле» знаешь?
— Знаю, паша.
— Ну так начинай.
Мисак приложил руку к уху.
— Нет, спой лучше «Хулнко», — сказал я.
— Согласен, — сказал паша и надвинул видавшую виды папаху на хмурый лоб свой.
— «Хулнко, издалека ты идешь… Слепи гнездо у бойницы развалившейся крепости», — воодушевленно затянул Мисак эту известную курдскую песню. Закончив ее, он запел по-армянски:
В глазах курда стояли слезы.
— Возьми, — сказал курд, подводя ребенка к Андранику. — Не нужно ничего. Эта песня посильнее золота…
Я поднял на руки малолетнего сыночка погонщика мулов Ераноса и передал Фетара Исро.
И так как этот случай произошел на Смбатасаре в те дни, когда были упразднены армянские добровольческие полки, с легкой руки Андраника мы окрестили сиротку «последним добровольцем».
5. Вернитесь!
Мне так хочется увидеть Аладина Мисака, услышать его песню. Из гайдуков считай что больше половины уже нет в живых. Последним погиб Джндо вместе с Сейдо Погосом, а старый фидаи лачканец Артин умер в доме, освятил свою гибель выстрелами.
Однако что стало с моим певцом? О, как бы я хотел увидеть его! Я усадил бы его рядом с собой, обхватил бы голову руками, и он сразу бы понял, что со мной. Спой же, Мисак, спой ту песню — ту, что хватала за душу!..
Я устал, Мисак. Крепость Смбатасара рухнула мне на голову, нет больше на свете чудо-коней Взрыв-родника, они ушли под землю. Господи, до чего же я хочу услышать твою песню, ту, что ушла с тобою и не повторится больше. Я искал в горах цветок брабиона, спой мне песню про этот цветок…
Мой конюх Барсег спал возле ясель. Я разбудил его, и мы, взяв лошадь, вышли из конюшни.
Ну вот и все. Куда идешь ты, взявшись за уздечку, понурый такой? Пустой хурджин перекинут через седло, с плеча свисает ружье. О чем задумался ты, что ступаешь так тяжело? Не впервой я вижу тебя озабоченным. Чем помочь тебе? Может, рассказать тебе про твою дорогу?
Ты пересекаешь Мушскую долину. Перед тобою Свекольный Нос. А повыше — знакомая скала. Давай-ка я усажу тебя на эту скалу. Отсюда начал ты свою жизнь фидаи. Может быть, здесь же и кончишь ее?
Что с тобой, ты отворачиваешься, чтобы конюх твой не видел твоего лица. Ты Арабо вспомнил, наверное? По правую руку от тебя — Тергеванк, и по-прежнему раскрыта та дверь, в которую ты метнулся, чтобы схватить со стены теткино решето… Ты помнишь ту легендарную битву?
А рядом — Алваринч. Геворг захмелел тут, но ты не пей, не пей здешнее вино, оно такое пьяное. Если подняться по Алваринчским горам, придешь в ущелье Аваторика. Здесь был убит Аврана Арам, твой бесстрашный фидаи. Две пули поразили его — одна в плечо, другая в грудь. Ты со своими гайдуками опустился перед ним на колено. Он долго глядел на вас воспаленными глазами и прошептал: