Зов пахарей

— Уж горячей, чем у тебя, не найдешь головы, — заметил Аршак. — Прежде чем пить за гайдуков, научился бы ценить их по достоинству.

— А сам я не гайдук разве? И кто он, наконец, этот шапиндарахисарец? — разгорячился Дро. — При помощи Геворга Чауша и нескольких сасунцев убил Халила в лесу и думает, что спас родину. Да я, если хотите знать, в двадцать лет отправил в преисподнюю царского губернатора. Взрыв — и княжеская карета с Нагашидзе взлетает в воздух средь бела дня! И не в каком-нибудь глухом лесу, а в самом центре Тифлиса. Теперь скажите, кто настоящий гайдук — я, Геворг Чауш или же Андраник?

— Результат недурной, но это не самый верный способ борьбы, — заметил молодой александрополец.

— Ваш Андраник тоже этот путь избрал.

— Неправда, — возразил Дядя. — Его битва при монастыре — это уже организованная борьба. Тридцать гайдуков стояли против трехтысячного войска.

Тут игдирец снова распалился и заговорил о чем-то по-русски с молодым офицером. Дядя остался недоволен таким поворотом дела и, поставив стакан на стол, вернулся к своему седлу.

Миссия, с которой шли мы в Город-крепость и за результат которой отвечал я собственной головой, заставляла меня быть рассудительным, а мушец Тигран, который заметно нервничал, не смог себя сдержать и потянулся к револьверу, спрятанному под абой. Особенно оскорбило его то, что они в нашем присутствии заговорили на непонятном языке. Тигран решил, что они продолжают уже по-русски ругать Геворга Чауша и Андраника. Игдирец заметил неосторожное движение Тиграна и сам тут же выхватил свой маузер.

Бог знает, чем бы все кончилось, не появись в эту минуту лориец Сраб и с ним пятеро армян, офицеров царской армии. Как и полагается, сабли у них висели до самой земли. Следом за ними вошли несколько молодых офицеров, говоривших между собой по-русски. Все они были в кокетливо сдвинутых набекрень форменных шапках с белым кантом. Я запомнил одного из них, Самарцева из Ростова-на-Дону, и на всю жизнь врезались в память имена трех других офицеров — Томасбеков, Силиков, Бек-Пирумов.

При виде их Дро опустил свой маузер, мушец Тигран — свой револьвер, я — стул, а Дядя — седло.

Узнав, что мы из самого Муша, русские военачальники и молодые офицеры принялись нас обнимать, и все мы стоя выпили за освобождение Армении.

О, какой это был радостный день, какие прекрасные минуты! Глядя на этих офицеров, я понял, что и в русской Армении есть героическое поколение и что у всех нас одна забота — наша Армения.

В крепости выстрелила пушка. Дро и лориец Сраб достали большие карманные часы, стали переводить стрелки. И шорник Аршак занялся тем же, и все офицеры. Нам объяснили, что три раза на дню в Карсе на цитадели стреляет пушка и жители города сверяют по ней часы.

Лориец Сраб отвел меня и мушца Тиграна в какой-то дом в ущелье, рядом с каменной грядой Слан. Там мы и заночевали.

Наутро Сраб сказал:

— Пойдем через ущелье, нам надо попасть в Александрополь.

В тот же день мы покинули Город-крепость.

38. Обет, данный на склоне горы

Александрополь возведен на равнине, против горы Арагац. Семь церквей в нем. Семь церквей и один знаменитый базар. Местные жители называют свой город Гюмри.

В первый же день нашего пребывания в Гюмри с нами случилась беда — похлеще, чем история в гончарной мастерской.

На северо-западе Александрополя находится большая крепость, за ней — ущелье, называющееся Черкес. Лориец Сраб вместе с одним александропольцем, по имени Подвальный Ваго, пошли к этой крепости за пулями для нас, а мы с мушцем Тиграном решили пройтись, посмотреть город.

Так же, как и в Городе-крепости, здесь было множество армян-военных, и у всех сабли свисали до пят и поражали нас своим блеском. Глядя на них, мушец Тигран вдруг возьми да и вытащи свой маузер — привязал к поясу и загордился, возомнил, что он уже в свободной Армении. Сначала мы пришли в городской сад, где гуляло множество народу. Почему-то все вытаращились на нас, в особенности на Тиграна уставились, на деревянную рукоять его маузера поверх черной лохматой абы.

Куда-то мы зашли перекусить, — кажется, это было на Александровской улице, возле «Семи ран». Потом снова пошли бродить по городу. Прошли мимо церкви Спасителя, спустились в квартал Кузнецов и вернулись назад. Это был уже второй настоящий, благоустроенный город после Карса. Опустился вечер. Всюду зажглись фонари — на столбах, на фасадах домов, в витринах магазинов. В нашем краю такого не было. В особенности поразили нас цветные огни в витринах. Мы остановились возле одной из них. За стеклом были разложены громадные куски сахара. И сахара в стране султана не было.

В это время подходит к нам какой-то гюмриец и говорит, дотронувшись до Тигранова маузера: «А то, чем стреляют, внутри?» Тигран быстро оборачивается и, выхватив маузер, палит в воздух, потом спокойно дует на ствол и продолжает как ни в чем не бывало рассматривать витрину.

— Вай-вай-вай! — кричит пьяный гюмриец, растянувшись на тротуаре от страха.