Зов пахарей

На горе Сурб Ахберик мы вырыли в снегу просторную пещеру и некоторое время жили в ней. Когда же мороз усилился, я отправил Гале, Фетара Манука, Чоло и Асо в Сасун к Спаханацу Макару, а сам направился к монастырю св. Карапета, решив переждать там самые лютые один-два месяца.

Я знал, что в монастыре есть вооруженная стража, но мне необходимо было попасть туда, потому что там, я знал, находился Геворг Чауш, от которого долгое время не было никаких вестей.

Дорога к монастырю св. Карапета красивая-красивая, извилистые крученые тропинки ведут к нему. Но сейчас все покрыто снегом. Заснежено все — все пригорки, все холмы и райские леса. Луны не видать. Не видать и гор — Глака и Аватамка. Только белый снег слабо высвечивает в темноте мой путь.

Придерживая под абой обрез, я медленно продвигался вперед.

Я прошел церковь св. Ована, миновал гору Хомзо и двинулся к Дзиарету. На другой день я приметил купола церкви, которые возвышались над заснеженной оградой. На мое счастье, разыгралась страшная буря. И это помогло мне смело продвигаться вперед, не боясь быть замеченным. Так стихия, сама того не ведая, подчас приходит на помощь человеку.

Я подошел к монастырю со стороны горы Аватамк, обойдя ворота с той стороны горы, где были замучены семь отшельников. У меня был знакомый пастух здесь, однажды мы с Чоло зарезали его теленка для отряда. И сейчас, когда я, усталый и продрогший, стоял на улице, единственным моим желанием было очутиться в теплом хлеву пастуха Саака.

В келье настоятеля зажегся огонек, а вьюга между тем забирала все круче, и часовой-аскяр еле удерживался на кровле. Я улучил минуту, бросился к монастырской ограде, и, прижавшись к каменной стене, смотрел, как снег заметает мои следы. Потом передохнул немного и, слепив снежок, кинул его в освещенное окно.

Геворг давно еще договорился с отцом Хесу, что это условный знак. На всякий случай я бросил еще один снежок. Окно бесшумно приоткрылось, и на землю медленно опустился конец веревки. Я обвязался веревкой и стал быстро подниматься. Двое мужчин тянули веревку наверх. Один был сам архимандрит Хесу, облаченный в рясу, другой — отец Степанос.

Ветер в последний раз обдал меня снегом и отступил, ударившись об ограду. Еще несколько секунд — и святой отец заключил меня в свои объятия, прижав меня, продрогшего, к своей теплой бороде. Это был тот же крепкий старик с ласковой отеческой улыбкой на лице, таким я его и запомнил со времен битвы в монастыре.

Геворг Чауш учился в этом монастыре, а я здесь был уже дважды, причем в первый раз мы с Геворгом зашла сюда по пути в Фархин. Я запомнил широкий монастырский двор, где каждый год в дни праздника — Вардавара[25] и на пасху собиралось множество народу поглазеть на канатоходцев. Я тогда не знал даже, где живет настоятель, и, поди же ты, в такую тяжелую для меня минуту он сам, своими руками, втащил меня в свою келью.

В келье отца Хесу было тепло. В печке потрескивали дубовые полешки. Со стен и с потолка свисали связки засушенного медвежьего шиповника, лесной груши и диких яблок. В углу стоял кувшин с горчицей, на столе — печеные грибы и хлеб из проса.

Сам обходясь малым, отец Хесу был чрезвычайно щедр, когда речь шла о спасении его народа. «Желтое золото посильнее всех пушек, — любил повторять он. — Дайте мне золото полной мерой, и я без всякого кровопролития посажу на трон армянского царя». Именно так, пустив в ход золото, отец Хесу в свое время подкупил множество влиятельных султанских чиновников и курдских беков. «Пусть амбары у армян опустеют на время, это лучше, чем умереть, ухватившись за полные мешки, — говаривал Хесу. — А того, кто не склонится перед золотом, следует уничтожить», — проповедовал отец Хесу; он и в самом деле сумел расправиться с несколькими влиятельными богачами, которые стояли у него на пути.

Таков был этот удивительный святой отец, родом из Сасуна. Простой народ, будь то армянин или курд, боготворил его и считал вторым Геворгом Чаушем в монашеской рясе.

Отец Степанос подбросил в огонь хвороста и поставил на стол полную миску дымящейся похлебки.

Но я пришел сюда ради Геворга Чауша, а его что-то не видать.

— Где он? — спросил я.

Молодой Степанос увидел, что я ищу глазами Геворга, и закрыл было своей ладонью мне рот, чтоб я молчал, но, поймав взгляд святого отца, быстро отвел руку.

— О ком это ты? — спросил Хесу.

— Да я о Сааке, пастухе, — ответил я, сообразив, что тут кроется какая-то тайна и святой отец не во все посвящен.

— Небось, дрыхнет твой Саак сейчас, — усмехнулся Хесу. — Значит, так… Хоть над нами стража поставлена, смотрят в оба, но ты поживешь у меня… ну и к Сааку будешь наведываться, разумеется.

— Об этом-то я и мечтал, когда шел сюда, — очутиться в теплом хлеву Саака, — сказал я.

И вдруг Степанос как бухнется на колени перед отцом Хесу:

— Прости, святейший, меня, грешного! Я должен тебе открыть тайну. Вот уже целый месяц Геворг Чауш прячется в моей келье.

— Что ж ты не говорил мне об этом?