Зов Полярной звезды

— Зазря лыбитесь! Где он днями ошивается? К лопарям ходит? А ну как нет? А колючка электрическая? А минное поле? Вот вам крест… то есть честное партийное, в сопках беляки засели, а он с ними сношается. Завел нас сюда, как Иван Сусанин… того и гляди, нападут исподтишка и перехлопают, как мошек…

Полночи длилась глупейшая перебранка. Вадим чувствовал себя ягненком, которого волк замыслил съесть лишь по той причине, что испытывал голод. Бугрин задался целью изобличить его, как закордонного засланца, и пойдет ради этого на любую гнусность. Подлог — вполне в его духе, а бумажонка за подписью Ягоды поможет ему перетянуть чашу весов на свою сторону.

Барченко сражался за любимца, как лев, и сумел отстоять ему жизнь. Сошлись на компромиссе: по требованию Бугрина Вадима надлежало взять под стражу и при первой удобной оказии передать властям. Бугрин уповал на то, что в ГПУ среагируют на донесение, отправленное с Чубатюком, и пришлют в Ловозеро усиленный наряд чекистов. С ними, не ангажированными, не млеющими при имени Барченко и Бокия, можно будет отправить изменника в Петроград. А там его быстро разъяснят, сожмут в кулак и развеют по ветру.

Вадим решение не оспаривал, согласился безропотно, потому как боялся навредить шефу, который под конец споров разошелся, стал обзывать Бугрина и Ягоду «червецами» и «пиявицами». Еще чуть-чуть, и дошел бы до «псов смердящих». Злокозненный Прохор Игнатьевич не преминул бы доложить об этой оскорбительной выходке по инстанциям, и шефу после возвращения домой пришлось бы отдуваться. И так придется, так зачем же усугублять?

Бастилией Вадиму послужила никем не занятая вежа на краю села. Бугрин предварительно обследовал ее, проверил, нет ли пробоин в обшивке и нельзя ли сделать подкоп в вечной мерзлоте. Убедившись, что данные пути побега исключены, а до дымового отверстия без лестницы не добраться, отконвоировал туда арестанта и приставил ко входу снаружи двух солдат, которых сам же и отобрал. Караульным настрого запрещалось общаться с задержанным, а также велено было не реже раза в пять минут обходить вежу кругом, смотреть, все ли ладно.

Для надежности Бугрин хотел еще и руки Вадиму связать, но тут Барченко и Адель выразили категорический протест.

— Мало вам, что в пенитенциарий ввергли, так еще хотите в колодника обратить? Нет у вас, милостивый государь, ни малейшего понятия о нравственности и благородстве!

— Потешно! Он же там задубеет совсем, если еще и руками шевельнуть не сможет…

Выторговали не только свободу от пут, но и вязанку дров. Оставшись в веже-карцере наедине с собой, Вадим развел костерок, улегся рядом с ним и, подперев щеку ладонью, погрузился в рефлексию.

Влип он, конечно, по самое не балуйся. Что заперли — это полбеды. Дундук Бугрин не учел того, что не надобно заключенному стены вспарывать и грунт мерзлый расковыривать. В контрразведывательном отделении новобранцев по два часа ежедневно в гимнастических залах муштровали — обучали рукопашному бою. Вадим за три месяца освоил эту науку на высший балл, однажды на Малой Конюшенной заставил ретироваться шестерых недоумков, которые к гимназисточке приставать вздумали. Что ему двое увальней, пускай и с винтовками! Выскочить, засандалить по зашейку одному, второму, и пока будут землицу давить в отключке, удариться в бега. Но куда? Вокруг — тундра, местами непроходимая. Положим, Аннеке сжалится, спрячет. Но, во‑первых, Бугрин, обнаружив побег, сразу явится в стойбище, перевернет там все вверх дном, обвинит саамов в сокрытии злочинца. А во‑вторых, сколько придется от людей ховаться? За восемь лет в каземате одиночество обрыдло хуже горькой редьки. Снова в подполье? Нет, увольте…

Костер пережевывал тощие полешки (Прохор, сволочуга, поскупился — подсунул что похуже), тепла давал мало. Вадим подмерз, набросил на плечи шинель.

Помыслы унеслись в поросшие быльем довоенные годы. После воскрешения памяти он мог путешествовать по своему прошлому без труда.

Университет. В учебной зале сидят будущие юристы, профессор Дикань читает лекцию, прерывается и, подойдя к распахнутому окну, говорит:

— А не пойти ли нам, судари мои, прогуляться? Погоды эвона какие стоят!

Без «сударей» у него редко какая фраза обходилась.

— А как же предмет? — пищит кто-то из зубрил.

— А что предмет? Мы его и на улице изучим!

Нестандартный был человек, отставной военный следователь Роман Юрьевич Дикань. И ходы любил нестандартные.

Пылит орда студиозусов по плавящемуся от жары Васильевскому острову. Дикань увлеченно рассказывает о древнем римском праве и вдруг выпаливает:

— Стоять смирно, судари мои, назад не смотреть!

Все вытягиваются в струнку, как на плацу. А профессор спрашивает:

— Ответьте-ка, судари мои: мимо кого мы только что прошли?

Вспыхивают прения: городовой? извозчик? торговка пирожками? Если кто угадывает, Дикань задает дополнительные вопросы: во что встречный одет? имел ли при себе какие-нибудь вещи? какого цвета у него глаза и волосы?

— А для чего нам это, Роман Юрьич? — снова пищит буквоед, привыкший постигать ученость по книжкам.