— Прости, Лужа, — не выдержав, попросил он. — Я защищаю Залесье так, как могу. В конце концов, я столько зла сделал за свои жизни, а всей платы были мгновения смерти. Это в чем-то честно — расплатиться окончательно, — он остановился посреди поля, подняв голову к небу, пытаясь убедить. — Все, что я хотел — получить обычную жизнь. Это все, что у меня сейчас есть. Разве не справедливо будет отдать ее за тех, кто стал мне дорог?
Тишина, только порыв ветра толкнул в грудь, растрепал волосы. Звезд не было видно, все затягивали низкие тучи. Проклюнулось на востоке солнце. Закат зашагал дальше.
Где бы сейчас ни была Лужа, ответить она не могла — или не хотела.
В конце концов, он и сам представлял, что бы она сказала. Вернее, как пригрозила бы его за уши оттаскать, словно глупого мальчишку.
И все равно казалось — лучше бы ушел из деревни сразу. Лучше бы не задержался ни на день. Лучше бы, увидев, как они празднуют, прошел бы мимо.
Он знал, что не прав, но горькие мысли помимо воли проползали в голову, заполняли ее дымом пожара.
Он не мог перестать думать, что принес Залесью только горе.
***
О Злодее Закат вспомнил к полудню, когда ноги устали настолько, что пришлось сесть прямо у дороги, доковыляв только до более-менее сухого поваленного дерева. Может, меч ему и не был нужен для встречи с рыцарями, но сначала следовало до них добраться. И перед конем было неловко — забыл, не подумал, хотя вот уж кому в селе не было лучше, чем в замке Темного Властелина.
Перед остальными стыдно не было. Закат был уверен, что если бы он сказал, что идет в Цитадель, хотя бы Пай, а то и Светозар увязались бы следом. И это в лучшем случае. Закат же очень не хотел, чтобы кто-нибудь снова рисковал из-за него.
Требовательно заурчал живот, намекая, что какие бы высокие материи не терзали его хозяина, а обед пропускать негоже. Закат только встал через силу, поежился, поджал по одной окоченевшие ноги. Побрел дальше. Он ушел, как был, в обгорелой рубашке, босой, благо еще, Медведь плащ дал. Даже котомку в дорогу не собрал, а лес такой ранней весной еды дать не мог, разве что коры пожевать.
Во второй раз отдыхать пришлось еще скорей. Хотелось пить, но снег сошел весь, так что найти воду стало проблемой. Закат, пройдя еще немного, заставил себя остановиться. Что бы он ни думал сейчас, не было смысла умирать прямо здесь, да еще так глупо, по пути, просто от жажды. Он закрыл глаза, прислушиваясь к шороху леса, пытаясь разобрать плеск воды. Повернулся туда-сюда, словно флюгер, как учил во время ткачества Щука.
Открыл глаза, оттянул врезающиеся в горло завязки плаща. Пошел дальше.
Слушать лес он определенно не умел.
Ручей, однако, нашелся сам, к вечеру, когда Закат уже думал, что придется ложиться спать не только не поев, но и не напившись. Он цедил воду из горсти понемногу, долго катал во рту, прежде чем проглотить. Утолив жажду, умылся. Подумав, отказался от идеи выстирать рубаху — и без того было достаточно холодно, а натянуть на себя мокрое означало замерзнуть окончательно.
Лег тут же, у ручья, свернувшись клубком меж корней дерева и подоткнув со всех сторон плащ. Подышал на ладони, спрятал под мышками.
Было неудобно, холодно и хотелось есть. Закат думал об этом со странным удовлетворением — если в Цитадели его не убьют сразу, к подобным неудобствам стоит привыкнуть заранее. Вряд ли рыцари содержат пленников в лучших условиях.
Сон пришел только под утро, беспокойный и тонкий, словно туманное покрывало. Начался обрывками — собственный смех, капающий с пальцев мясной сок, густое, почти черное вино…
—
—
Закат вздохнул сквозь сон, сглатывая слюну.
Сейчас ему казалось, что он на месте Героя не смог бы удержаться от искушения.
***