Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века

А даже если и виновна в смерти Мустафы – предлагаю женщинам поставить себя на место Роксоланы: в стране существует «милый» обычай – каждый султан, вступая на престол, убивает всех возможных конкурентов, то есть братьев, их сыновей и так далее. Если бы на престол сел один из ее сыновей, существовал шанс, что остальные останутся живы (кстати, в результате Баязид был удушен по приказу отца; стало быть, смерть Мустафы, инспирированная отцом, на руку Роксолане, а смерть Баязида – кому на руку она?). А если бы на престол сел «чужой» сын, она бы запросто осталась без сыновей. Какая бы мать не кинулась спасать – любыми доступными ей средствами?

Одного, пожалуй, никто не оспаривает: она и в самом деле была очень умна. Это ей также вменяют в вину: дескать, при таком-то уме можно было… Послов принимала, даже уговорила мужа, чтобы с нее портрет написали (она, пожалуй, единственная из «султанш», чье изображение дошло до нас; ее портрет писал даже Тициан), а повлиять на политику не могла? Благотворительностью, говорите, занималась? Так это она грехи замаливала!

Почему-то во многих источниках рядом с именем Махидевран стоит титул «хасеки», хотя известно (не со стопроцентной вероятностью, но близко к тому), что титул «хасеки» Сулейман придумал именно для Хюррем?

Я не хочу сказать, что Роксолана была «белая и пушистая», я хочу сказать только о двух вещах: во-первых, неизвестно, что происходило на самом деле, а что было приписано досужими сплетниками. Ни сама Хюррем, ни ее муж султан воспоминаний не оставили – не принято было тогда вести дневники или писать мемуары, а все остальные могли черпать информацию из источников, не очень-то заслуживающих доверия.

А во-вторых – неизвестно, как бы повели себя вполне современные, «демократически настроенные», осуждающие «кровавую султаншу» девушки и женщины, попади они в такие условия.

Глава 1

– Пока, Рыжая!

– Пока!

Стаська помахала приятелям рукой и побежала к дому.

Бегом взлетела на третий этаж – она все делала вот так, бегом, вприпрыжку. За что ее неоднократно ругали подруги: и сверхсерьезная Лена Уткина, и кокетливая Шурочка Украинцева – каждая из них считала, что Стаська ведет себя «не по возрасту».

То и дело она слышала: «Стася! В нашем возрасте уже…» В нашем – это в восемнадцать! Подруги считали, что в этом возрасте уже неприлично лазить через забор с компанией однокурсников, постоянно ходить на занятия в джинсах и кроссовках и ходить на тренировки по пейнтболу.

«В нашем возрасте» полагалось делать прическу, а не стягивать волосы в хвост, носить короткие юбки и обувь на каблуках и заниматься не пейнтболом и тяганием гантелей, а степ-аэробикой или большим теннисом, не хлопать при встрече парней по плечу, а мило подставлять щечку и смеяться несмешным шуткам, вместо того чтобы, наморщив нос, сообщать, что этому анекдоту уже тысяча лет.

Периодически Стаську воспитывали и мамины подруги; впрочем, тут уж заступалась мама – чтобы потом повторить все то же самое, что два часа назад произносили тетя Инна и тетя Альбина.

Сегодня, похоже, тоже предполагался воспитательный процесс: открыв двери своим ключом, Стаська услышала в гостиной голоса маминых подруг. Впрочем, включенным был и телевизор, так что оставалась еще надежда, что на Стаську «мадамам» не хватит времени.

– Стась! Это ты? – прокричала мама.

Нет, это султан турецкий! Кто же еще может дверь своим ключом открыть, если Стаська с мамой вдвоем живут!

– Здрасьте, теть Альбина!

Тети Инны не имелось – мать с Альбиной заседали вдвоем. Если честно, Стаська бы предпочла приход тети Инны: та, как преподаватель математики, по крайней мере, не заводила бесконечную песню на тему: «Зачем ты, девочка, в Политех пошла, это же совсем не женский институт!»

По настоянию тети Али она в свое время изучала древнегреческий, потом – итальянский. С одной стороны: ее слегка напрягало, что ее заставляют заниматься тем, чем не хочется. С другой – она достаточно быстро втягивалась и начинала получать от занятий удовольствие: все преподаватели отмечали, что способности к языкам у нее просто поразительные.

Правда, когда пришла поступать в вуз, Стаська все-таки настояла на своем и выбрала политех, что тетю Альбину очень сильно обидело. К счастью, долго обижаться она просто не умела.

– Мой руки и иди кушать! – велела мама. Угу, а то она в восемнадцать не соображает, что сперва руки надо вымыть. Ну да у мамы бывают такие «приступы материнской заботы», во время которых она, кажется, забывает, сколько лет ее дочери.

– Ну ты смотри, какая красавица выросла! – Тетя Альбина встала, «клюнула» Стаську в щеку и тут же без всякого перехода продолжила: – На кого ты, мать моя, похожа!

– На папу, – попробовала отшутиться Стаська.

Тетя Альбина нахмурилась и покачала головой:

– Не ври! Твой отец всегда за собой следил! Такой был импозантный мужчина! – Она закатила глаза, а Стаська покосилась на маму. Сама она отца не помнила – он умер, когда ей было шесть, но для мамы эта тема до сих пор больная, и не очень-то тактично со стороны тети Альбины… Впрочем, она сама начала.