Зрелища

— Ну, в последний раз?

Сережа не ответил, но сделал губами что-то похожее на «не дам».

— Да что это такое? — громко сказала Лариса Петровна.

— Вот заступничек! Им же хуже. Поехали, что ли?

— А где это?

— Тут недалеко. Три квартала.

— О, черт, — сказал старший. — Ну и день. Все с ума посходили.

— Так поехали? — спросил санитар.

— Постойте. Слышите, как вас там? Сережа? Ну-ка убирайтесь.

— Да-да, убирайтесь — я сам.

— А я? — спросил Голубенко.

— А вы попробуете на Песочной. Только не уверяйте их, что им кажется. Особенно, если сломана нога. О, черт, идите смотреть.

Он прошел мимо Сережи к заплаканной Ларисе Петровне, о чем-то пошептался с ней, погладил по руке, потом отвернулся, попросил шприц и снова к Ларисе Петровне — закатайте рукав.

— А если я не смогу? — жалобно спросила она.

— Тогда резать. Жалко, небось, резать?

— Конечно, жалко. Знаете, сколько оно стоило. Сейчас я попробую.

Вместе закатывая и вместе морщась, они расстегнули и подняли рукав, сделали укол, потом еще пошептались, покачали головами, врач попросил шину, и неспособный Голубенко подал им гибкую доску, обмотанную марлей, — ее нужно было согнуть заранее точно по руке. Сережа, всеми забытый, стоял в стороне, понемногу приходя в себя и пытаясь понять, о чем они говорят.

— Доктор, — говорила Лариса Петровна, — что-то мне совсем нехорошо…

— Конечно… что ж тут хорошего… Рука сломана… Это всякому нехорошо.

— Нет, знаете, мне по-другому… Мне совсем нехорошо.

— Знаю. Ничего… Это укол — сейчас подействует…

— А надолго? Сколько будет срастаться?

— Если яблок не есть, то долго. Кто яблок не ест, у тех вообще не срастается. Ну-ка, согните теперь, не бойтесь.

— Нет, я ем. Яблоки и что угодно…

— Вот и хорошо. Бинт давайте. Подержите теперь здесь. Голубенко, подержите… Так. Под локоть пропускайте. Теперь укладывайте… и снова. Шину не толкайте… Вот так. Теперь сюда… Слишком туго не надо.

Наконец они кончили и пошли к выходу. Лариса Петровна задержалась, проходя мимо Рудакова, он погладил ее по плечу и отвернулся, утешая.

— Вы запомнили, да? — сказала она, заглядывая ему в глаза и придерживая за отворот курточки. — Если я узнаю, что вы здесь… Вы не представляете…

— Ну. о чем мы говорим, — воскликнул Рудаков. — Я-то никогда. Но вот хозяин…

Лариса Петровна беспомощно оглянулась. Взгляд ее наткнулся на Сережу, она оставила провожатых и подбежала к нему.

— А вы-то, Сережа, — как вы терпели, что я вам говорю? Миленький мой, ну простите, вы же не сердитесь? А они… Видите, что они со мной сделали. Но все равно, все равно. Мне не на кого надеяться, я никому не верю здесь, только вам. Если что-нибудь, если они посмеют — вы ведь скажете мне, да? Вы не предадите? Пусть вам запрещают, пусть что хотят — я должна знать, да? Ох, ну конечно, да, я же вижу, что да.

Казалось, она от волнения совсем забыла про боль в руке, даже пыталась взмахнуть ею несколько раз.

Сережа вдруг подошел к врачу и тихо спросил:

— У вас большая машина?

— Что-о?!

— Я хотел… Нельзя ли и мне с вами?

— Нет, это уже выше моих сил. Так обнаглеть!…

— Ну и псих, — сказал Голубенко.

— После всего, что было? Да бегите вы прочь, и чтоб я вас не видел!

— Давеча тоже один попался, — сказал санитар. — Не уйду, говорит, и все. А сын у него с аппендицитом.

— Пошли, пошли, — сказал врач. — И так столько времени потеряли.

Но тут Лариса Петровна, уже выйдя в дверь, вдруг вернулась обратно и крепко взяла Сережу за руку.

— Нет, пусть и он, — упрямо сказала она. — Я без него не поеду.

— Ну и парочка.

— Что один, что другая.

— Вы же сами его гнали.

— Нет, пусть и он, пусть и он! — истерически закричала Лариса Петровна и вдруг не выдержала и разрыдалась. — Я не хочу без него… не хочу… я… я могу сидеть… Мы сядем рядом… что вам стоит… я не поеду…

— Да знаете ли вы!.. — закричал было врач, но тут же как-то сник и махнул рукой. — А-а, забирайте. Всех забирайте — отсюда, с улицы… Всех! Устроим катание по городу… с сиреной… с фонарями… О, господи, ну и день!

Он вышел первым в дверь, но, спускаясь к машине, поскользнулся на скользких ступенях и полетел ногами вперед — санитар едва успел его подхватить. Это было единственное, что врезалось и осталось потом в Сережиной памяти из всего события — белая машина внизу, Лариса Петровна в накинутом пальто, идет снег, и два человека на лестнице, странно вцепившиеся друг в друга.

12

У него уже много набралось таких кусков и мгновенных картин из прошлого — словно фотографии в пачке. Вот они с Ларисой Петровной идут через огромный магазин, кругом предпраздничная давка, а ей нужно купить кому-то подарок, и он протискивается к прилавку и передает ей над головами какие-то флаконы и баночки, она вертит их перед глазами, нюхает, возвращает ему, но толпа относит его в сторону, они тянутся руками и не могут уже дотянуться. Вот уже почти дотянулись, ей кажется, что он уже держит, и она выпускает. Ах! и флакон летит вниз на истоптанный кафель.