Зрелища

— Нет, постойте! Я уж доскажу, теперь близко. Вот сейчас сразу назову, а там как хотите. Вот сейчас… Есть закон, понимаете, единый закон для всякого зрелища, а может, и не только для зрелища… Любая игра, да, игра охоты, игра любви, даже игра игры… Любое волнение, что ли, есть закон, я открыл его, вот сейчас… Этот закон — да, он все объединяет… Надо дать человеку распалиться, распалиться ожиданием. Понимаете? Время, чтобы созреть, но не просто время, пустой промежуток, обязательно с борьбой, заполненное любыми схватками, чтоб не дать опомниться, сообразить, как ничтожно все то, чего он ждет с таким трепетом, будь то надутый кусок резины, как он там проскакивает сквозь три бревнышка, или ненастоящая шпага с ненастоящим ядом, нужно подтаскивать его к этому ожидаемому концу и снова отталкивать, в штангу попасть, промахнуться с двух метров, десять раз провести над пропастью, взвинтить до последней степени, до кипения, до полного отваливания скорлупы, он хочет этого, он затем и приходит, и потом только уловить момент и ударить туда этим ничтожным, в это незащищенное, раскрытое и трепещущее, и тогда-то и исторгнется из него сладкий стон, сольется в общий рев, в бурю аплодисментов, в свист и топот! Фу, не могу, даже в пот бросило. Первый раз. Ну да плевать… Теперь уж можно. Нет, не мешайте, не останавливайте. Как же так? Как никто не видит, чем занято человечество, чем живут его две половины, одна всей душой между двух ворот на зеленом поле, другая на песчаной арене, на самом кончике бычьих рогов. Коррида! Вот где в чистом виде мой. закон, веками отшлифованный, кажущий себя всем с бесстыдством — смотрите, смотрите! Начинается парад, красиво, под музыку, мы начинаем большую заводку, вы знаете, помните, что будет в конце, какое торжество, и с кровью, но это еще не скоро, еще потом, а вот вам первые аккорды, легкий проигрыш по нервам, первые толчки страха и возбуждения, лошадь с выпущенными кишками, пика в шее быка, первые капли крови на песке, но вы помните, помните о конце! А вот и дальше, вот он, игрушечный, бальный человечек, герой, расцвеченный точно бабочка, пролетающий в сантиметре от рогов, втыкающий пару за парой свои острые жала в бешеного зверя — а-а, хорошо? страшно? Но помните о конце. И вот оно, вот подкатывает последнее, что-то сверкает под красным плащом, прячется до поры, а пока рога, они уже вплотную, уже вонзились, подбели пестрого, но нет! он уходит от них, раз за разом уходит, с непереносимым, смертельным изяществом, а сердце каждый раз подлетает и падает сладко, так, что нет уже сил терпеть, уже все, последняя граница, и он чувствует это, замирает, извлекает наконец то, что сверкало, стальное из красного, привстает на цыпочки — вот сейчас!.. Вон он! И, ах! Колет в кровь и нервы, в раскрытость эту, в незащищенность, и общий стон, стотысячное сладострастие, слезы! Вот он, конец, свершилось, пощадите… Но нет — мы начинаем следующее, смотрите и помните о конце.

— Но постойте… Что это? Значит, и вы? Вы тоже решились?

— Да, да, да! — воскликнул Салевич. — Да, я решился, я пущусь, применю этот закон, меня хватит. Неужто вы думаете, что тот, который пять актов собирается мстить за отца, действует чем-то другим? Да все это банальность одна, способ раскраски, это вместо блестящей курточки и белых чулок, а держится не на этом, костяк все тот же — «отмсти за подлое его убийство», и потом подкрадывание, взвинчивание, промежуточная кровь, ходьба над бездной, заводка до невыносимости и только тогда — завершающий удар. Нет, они чувствовали это, инстинктом доходили, ваши великие, а мысли все, идеи и чувства — это для себя, для близких друзей в директорской ложе, зал ими не проймешь. И пусть их, этих друзей, да-да, бог с ними, с их важными оценками, с комнатным поглаживанием, пусть морщатся себе на здоровье, но зал! — зал я заставлю визжать и плакать, распалю до истерики, до маразма, я понял, я знаю, как это сделать, они у меня будут прыгать с балкона, кресла кусать в партере, погодите, это будет, еще немного, и вы увидите…

— Довольно! — закричал дядя Филипп. — Довольно… Я все понял и не смеюсь. Видите — я не смеюсь. Я… я в отчаянии… не знаю, как сказать. Вы провалитесь, я уверен, но все равно… все мои надежды… я же верил в вас… это ужасно… Вся ваша затея… Вы взвинтите их, да, я верю, это нетрудно, когда они вместе, но, выйдя, они забудут, им станет стыдно, они нарочно поспешат забыть и еще посмеются в отместку. Тогда приходите. Приходите ко мне, к друзьям из ложи… Я сейчас не останавливаю вас, это бесполезно, вы должны сами пройти, разбить себе лоб, раз уж заразились, немного поздно, да что ж поделать…

— Ну, полноте, ха-ха, ну что вы говорите? Какой стыд, если все вместе, всей толпой? Отчего же тем не стыдно, после корриды? Скажете, жажда крови, кровопийцы? Да ничего подобного, вполне цивилизованные, курицу побоятся зарезать, а просто все вместе, всей толпой приобщаются, значит, уже можно, уже хорошо.