Зрелость

Работающие на свободе сумасшедшие, вооруженные мотыгами, лопатами, граблями, произвели на меня странное впечатление. Директор проводил нас до главного здания, препоручив затем молодому врачу. Мы вошли в первую палату: два ряда кроватей разделял узкий проход; в воздухе стоял дикий и пресный запах, не то чтобы человеческий и не то чтобы звериный. В конце прохода собрались мужчины, одетые в синюю униформу; один из них открыл свою ширинку, другие журили его, пытаясь прикрыть; они с виноватым видом улыбались нам. У меня перехватило горло, Ольге, Босту и Сартру, казалось, тоже было не по себе: что за ужасную проверку мы проводили? Один лишь врач непринужденно улыбался и говорил спокойным голосом. «Этих приходится кормить с помощью зонда», — сказал он, указывая на два тела, распростертые на кроватях. Наклонившись, он прошептал несколько слов: мужчина открыл глаза, но на лице его не отразилось ничего. Мы прошли во вторую палату, в третью: всюду все тот же запах и неподвижные люди в одинаковых синих одеждах. Один темноволосый мужчина бросился к доктору: «Радио сломалось! — крикнул он в запальчивости и продолжил: — Тут и так тошно, а как убить время без радио?» Доктор неопределенно махнул рукой: радио не в его ведении. «Это верно, — подумала я, — даже здесь время течет медленно, его надо убить». Они оставались здесь с утра до вечера, ничего не делая, не имея даже своего угла, кроме кровати. По мере нашего продвижения я чувствовала, как вокруг меня сгущается несчастье.

В маленькой комнате стояли, по крайней мере, столы, и люди писали; они покрывали тетради прекрасно выписанными словами, располагавшимися в соответствии с игрой ассонансов и омонимии: эти, по крайней мере, не скучали. В соседней палате было шумно, слышался шепот голосов: эти больные страдали паранойей или галлюциногенным психозом. Один из них устремился к нам, умоляя помочь ему: в живот ему установили телефон, его непрестанно «травили»; говорил он вполне естественным тоном, но с каким изнуренным видом! Его сосед подмигнул нам, тронув себя за лоб. «Он с приветом!» — произнес он сквозь зубы и принялся рассказывать нам свою собственную историю: знак на его правом бедре доказывал, что он законный сын императора южных морей. Другой стал описывать нам аппарат, который он изобрел, и патент на изобретение которого у него украли. Подобные случаи я видела в больнице Сент-Анн, но там это действительно были лишь отдельные случаи; здесь же имели дело с людьми из плоти и крови, живущими собственной жизнью, и впереди у них вырисовывалось довольно долгое будущее: это и было самое скверное. Пока эти мужчины с нормальными лицами, нормальными голосами и живыми страстями в душе разговаривали с нами, за решетками окон я заметила отупевшие гримасничающие лики: помешанные, достигшие последней стадии слабоумия. Лет через десять, двадцать подверженные галлюцинациям неизбежно погрузятся в такой же мрак, их взгляд угаснет, воспоминания рассеются. «Бывает ли иногда, что некоторые излечиваются?» — спросила я доктора. Он пожал плечами. Двести шестьдесят пансионеров-мужчин и он один, чтобы заниматься ими: он лечил грипп, печеночные приступы; что же касается умственных отклонений, то у него не оставалось ни минуты, чтобы заниматься ими: по правде говоря, он даже не знал всех больных. «Это прискорбно», — соглашался он. Я с ужасом поняла, что в случае неправомерного помещения в психиатрическую больницу у жертвы нет ни малейшего шанса быть отпущенной на свободу; и среди этих мужчин наверняка найдутся такие, кто не был неизлечим: чтобы спасти их, не предпринималось даже никаких попыток. Любому, кто вошел сюда, следовало оставить всякую надежду.

Доктор открыл какую-то дверь; посреди небольшой комнаты с фаянсовыми стенами с воплями бился человек, привязанный к железной кровати; в соседней, точно такой же комнате, спал другой человек. Это были буйные. Затем мы увидели помещение с больными общим параличом, единственными, кому постоянно оказывали терапевтическую помощь; внося им микроб малярии, останавливали развитие болезни на эйфорической стадии; все они улыбались и блаженно бормотали. Посещение закончилось во дворе с невменяемыми: там находились человеческие отбросы, которых я увидела через зарешеченные окна; с поникшим лицом и пеной у рта один крутил себе пальцы, другой скакал на одной ноге, третий раскачивался взад-вперед: они до бесконечности повторяли одни и те же движения, прежде наполненные символами, а теперь утратившими всякий смысл. Были ли они когда-то — в своем далеком детстве — похожими на всех остальных? Как, почему дошли они до этого? И что делали мы в этом дворе, глядя на них и задаваясь вопросами? В нашем присутствии было что-то оскорбительное.