Зрелость

Тем летом мы увидели, как устремляются на пляжи и на природу те, кто впервые воспользовался оплаченным отпуском. Две недели — это немного, но тем не менее рабочие Сент-Уана, Обервилье получат возможность дышать иным воздухом, чем на заводах и в предместьях Парижа. Но к радости этого веселого бегства, к счастливым возгласам 14 июля примешивались тревожные слухи. Пресса сообщала о «мятеже в испанском Марокко». В ночь с двенадцатого на тринадцатое генерал Франко высадился в Испании. Однако вся страна выбрала Республику: поражение мятежников не вызывало сомнений. И мы со спокойным сердцем собрали свои чемоданы.

В минувшем году мы с большим удовольствием исследовали Францию и, прежде чем пересечь границу Италии, на несколько дней остановились в Гренобле; каждое утро автобус доставлял нас в Альпы; по вечерам мы пили портвейн в какой-нибудь «Синтре»; мы гуляли, беседуя о Стендале; Сартр напевал песню собственного сочинения о Гренобле и его благородных господах, о площади Гренетт и ее барышнях во цвете лет. Панье проводил семейные каникулы в Гийестре, и мы заехали повидаться с ним; он проводил нас до Марселя на автобусе.

В Риме мы десять дней проживали в «Алберго дель Соле»; на площади Пантеона мы ели porchetto[65]. Мне нравился Рим, нравился его шум, его еда, его площади, его кирпичи и сосны.

Наше любопытство возбуждал Неаполь: путеводитель «Гид Блё» нахваливал его прелести, ничего не объясняя. Моя сестра, только что побывавшая в Италии, написала мне: «Тут нет ничего красивого, везде грязно, грязь не радует». Но вскоре мы углубились в сеть крохотных улочек, обозначенных на нашем плане рядом с Виа Рома. Видно, сами того не ведая, мы были одержимыми гуманистами, ибо сознательные буржуа, гигиенисты, коммунисты, все рационалисты и все прогрессисты осуждают — и не без причины — эту грязь и обскурантизм, который ее поддерживает. Но если слушаешь свое сердце, то любишь людей не такими, какими они должны быть, а такими, какие они есть. Неаполь. Внезапно Юг надвинулся; солнце — это уже не свет в небе, оно на земле в виде громадной полости тени; ничего неорганического в глубине этой клоаки: все кишит, все в состоянии брожения; даже камень, и тот губчатый, он сочится, он порождает мох и лишайники. Жизнь людей предстает в своей органической наготе, в своей утробной теплоте: именно в таком виде она нас ошеломила, обескуражила, заворожила.