Зрелость

У наших границ Муссолини и Гитлер уничтожали Испанию. 26 августа итальянские войска вошли в Сантандер; в конце октября пал Хихон; отныне фашисты стали хозяевами угля Астурии и бискайского железа, они держали в своих руках весь север страны; все попытки выбить их оттуда провалились. В октябре правительство переехало в Барселону, опустошенную ужасными налетами. Бомбардировкам подвергались Валенсия, Мадрид, Лерида, на тротуарах валялись трупы женщин и детей. На многолюдном митинге, проходившем в Париже, Пассионария еще раз пообещала: «No pasaran!», и республиканцы одержали в Теруэле победу; они окружили город и заняли его. Однако им пришлось уйти. А Франко угрожал Каталонии. Если Франция и Англия станут упорствовать в соблюдении нейтралитета, Испании придет конец: они упорствовали. Республика не получала ни пушек, ни самолетов, в то время как Италия с Германией посылали Франко все более мощное снаряжение. В марте фашисты прорвали Восточный фронт, их самолеты испепелили все города Каталонского побережья; бомбы с жидким воздухом уничтожили целые кварталы Барселоны и разрушили центр: за два дня более тринадцати сотен убитых и четыре тысячи раненых. К перевалу Пертус стекались огромные несчастные толпы беженцев. В Барселоне организовывалось сопротивление, но бомбардировки свели производство почти до нуля, и Каталония, отрезанная от Востока и Центра, находилась едва ли не в отчаянном положении. Фернан снова приехал в отпуск; он очень изменился и больше не улыбался. «Подлые французы!» — говорил он. Похоже, он и на нас с Сартром распространял свою обиду. Мне это казалось несправедливым, поскольку мы всей душой желали, чтобы Франция пришла на помощь его стране, однако его гнев подобные нюансы не заботили.

Испанская драма надрывала нам душу; немецкие события пугали нас. В сентябре в Нюрнберге перед трехстами тысячами нацистов и миллионами гостей Гитлер произнес самую агрессивную из своих речей. Поездка Муссолини в Мюнхен, в Берлин скрепила союз диктаторов. Провал военного государственного переворота отдал рейхсвер, вооруженные силы Германии, в прямое подчинение Гитлеру, Гиммлер стал министром внутренних дел, гестапо торжествовало. В Вене власть попала в руки гитлеровца Зейс-Инкварта. После новой громкой речи Гитлер ввел свои войска в Австрию; аншлюс состоялся. В Вене царил террор, а в Чехословакии немцы Судет настоятельно начали требовать своей автономии. Сартр больше не заблуждался: шансы на мир становились все более и более призрачными. Бост был совершенно уверен, что вскоре он пойдет на войну, и ему казалось вполне вероятным оставить там свою шкуру.

Я же все еще пыталась обманывать себя, я не смотрела на ситуацию трезво. Но будущее ускользало у меня из-под ног, и от этого я испытывала тревогу, граничившую с ужасом. И наверняка поэтому этот год я помнила смутно. В моей частной жизни я не припомню ничего выдающегося. Я щадила себя больше, чем в прошлом году, бодрствовала не до поздней ночи, выходила куда-нибудь не так часто. В октябре и ноябре я вместе с Ольгой и Сартром присутствовала на фестивале, который в зале Гаво устраивала после неудавшегося самоубийства Марианна Освальд. Затянутая в черное, вызывающе рыжая, она читала «Добрую Анну» Кокто с глухим гневом в голосе, отражавшем, казалось, яростный бунт сестер Папен. Она пела много песен Превера и в числе прочих ту, которую ему подсказал неудавшийся побег малолетних узников Бель-Иля:

Разбойник, шпана, вор и злодей!
Вопли, топот, безумная гонка…
Это свора взрослых людей
Охоту ведет на ребенка.

Была в анархизме Превера резкость, которая мне импонировала. Мне нравился теплый хриплый голос Марианны Освальд, ее измученное, с резкими чертами лицо и едва заметное несоответствие между ее жестами, мимикой и текстом песен.

И в том же зале Гаво я, вместе с Сартром, впервые услышала все квартеты Бетховена. Там мы встретили Камиллу; когда звучали части, казавшиеся ей скучными, она что-то торопливо царапала на клочках бумаги: записывала идеи для своего романа, сказала она нам; такое совмещение заставило меня задуматься.