Зрелость

В шесть часов я на перроне вокзала, холодно, у меня болят ноги, оттого что я так много ходила на высоких каблуках. Нас целая толпа, гражданских и военных, ожидающих поезд. Вокруг кромешная тьма. На рельсах пляшут синие, красные, белые огоньки, но это не поезд, а всего лишь фонари; иногда подходит поезд, но всегда не наш; семь часов, половина восьмого: усталость, холод; все кажется нереальным. И вот наконец состав; толпа ринулась к нему, все битком забито, но я нахожу уголок. Полно эльзасцев; толстая женщина храпит так громко, что все купе смеется; по-французски никто не говорит. Все спокойны, не скажешь, что поезд идет к фронту; как это не похоже на замешательство парижан, бегущих в Кемпер со своим серебром! На улице ярко светит луна, местность равнинная, ледяная. Поезд останавливается на всех станциях, я вслушиваюсь в названия. Проезжаем Сарбур, Саверн, поезд пустеет, я остаюсь одна с солдатом. У меня появляется ощущение настоящего приключения. Больше пяти станций: эта история становится настоящей.

Брюмат. Я выхожу на пустую платформу, следую за людьми; на выходе ничего не спрашивают, стоят солдаты, но меня не останавливают. Возле вокзала поблескивает гостиница, затем при лунном свете я пересекаю пустынную местность. «Сартр где-то здесь», — думаю я с недоверчивым удивлением. А вот и «Таверн дю Серф», где, судя по его письмам, он завтракает. Я стучу в дверь отеля «Льон д’Ор». Никто не отвечает, но на меня направляют фонарь: патруль. Нельзя находиться на улице после полуночи. Я показываю свои документы, и два солдата любезно предлагают сопровождать меня; они из Парижа. Ударами прикладов они сотрясают ставни отеля «Экревис», но никто не отвечает. С полчаса мы блуждаем. Наконец — «Виль де Пари», я вхожу под навес, потом на задний двор, потом в дом. На одной двери написано: «Хозяин». Я стучу, и толстый белокурый эльзасец открывает мне. Он дает мне ледяную комнату. Дрожа, я привожу себя в порядок и ныряю в холодные простыни, поставив будильник на семь часов.

1 ноября.

Звонит будильник. Серый рассвет, все дома закрыты, на улице никого, кроме нескольких солдат. Сигнал горна. Я не испытываю радости, только беспокойство: как предупредить Сартра? Как добиться продления? Я чувствую вокруг себя угрозу, все зависит от каприза какого-нибудь офицера, от настроения жандарма. Однако пробуждение деревни — это романтично. Возле моих окон останавливаются грузовики: шум шагов, звук голосов, людей увозят. А что, если Сартра увезли именно сегодня? Я бегу в «Таверн дю Серф»: длинные деревянные столы, соломенные стулья, большая фаянсовая печь; все пока еще сонное, окна открыты, холодно, и я не чувствую себя в безопасности. У двух женщин добродушного вида я спрашиваю адрес школы, и они отвечают: «Штаб». Я пишу Сартру записку: «Вы забыли вашу трубку в “Таверн дю Серф”, она вас ждет» и выхожу на грязную улицу; миную крытый ход, пересекаю пустырь и вижу большое современное здание из красного кирпича с раскрашенными синим цветом, как витражи, окнами. Перед ним много солдат; у одного из них я спрашиваю, нельзя ли передать мою записку. «Должно быть, это кто-то из конторы», — говорит он задумчиво и обещает сейчас же передать мое письмо. Я возвращаюсь в «Серф» и в глубине улицы вижу силуэт Сартра; я сразу узнала его походку, фигуру, трубку; но у него ужасная, как мох, борода, уродующая его, он не получал моей телеграммы и не ждал меня. В кафе нам нельзя, и я веду его в свой номер. С час мы разговариваем, и ему пора уходить. Я возвращаюсь в «Серф». Он сказал, что жандармы свирепствуют, и я по-прежнему беспокоюсь. В одиннадцать часов он возвращается, свежевыбритый; только он и его сослуживцы носят синюю форму авиации; никакого матрикулярного номера, как у всех фронтовиков. Многие солдаты в форме цвета хаки, в берете или пилотке с помпонами: это стрелки. Гражданских мало. Но таверна полна, наверняка потому, что сегодня 1 ноября. Мы обедаем за столиком в глубине. Решено заменить мою больную сестру на кузину, которую Сартр берется помочь мне отыскать. Хозяйки дружески на нас поглядывают, и я начинаю чувствовать себя затравленной.